Клайв Баркер - Явление тайны

— Я — Джейф, — услышал он голос бородатого. — Отдай мне свой мозг. Мне нужны тераты.

Когда его пальцы коснулись лица Бадди, он почувствовал, как некая энергия, белая, как кокаин или сперма, хлынула в его тело. Вместе с ней пришло осознание того, что он, Бадди Вэнс — не только исковерканная телесная оболочка, в нем есть еще что-то, что нужно Джейфу, что он называл «тератами». Бадди не знал, что это такое. Но он ясно осознал ужас, когда это вошло в него. Оно прожигало в нем путь к самому его существу. И разве не оттуда выбралось потом нечто невообразимое, порожденное насильническим прикосновением Джейфа?

Он увидел это. Тварь была бесцветной, безголовой, но снабженной десятками ног, скребущих камень. Полное отсутствие ума — лишь слепое следование воле Джейфа. При виде ее он ухмыльнулся. Потом оторвал другую руку от горла своего врага и, оседлав тварь, понесся к выходу из каменного колодца.

Другой отшатнулся к стене. Бадди мог видеть его. Он казался куда менее воинственным, чем его противник, и лицо его было не так искажено.

Он смотрел вверх, в отверстие между скалами.

— Джейф! — позвал он; его голос стряхнул пыль с уступов, о которые ударялся Бадди по пути сюда. Ответа не было. Тогда он нагнулся над Бадди.

— Я — Флетчер, — сказал он голосом звучным и печальным. — Забудь про свою боль.

Бадди попытался попросить о помощи, но в этом не было нужды. Присутствие Флетчера быстро успокоило боль.

— Попробуй помечтать. Вообрази свое самое заветное желание.

«Умереть», — подумал Бадди.

Дух услышал это невысказанное желание.

— Нет. Не думай о смерти. Пожалуйста, не думай. Это мне не поможет.

«Поможет?»

— Против Джейфа.

«Кто… вы?»

— Раньше люди. Теперь духи. Всегда враги. Ты должен помочь мне. Мне нужен твой мозг, или придется биться с ним безоружным.

«Прости, я уже дал. Ты видел. Но, Господи Боже, что же это была за тварь?»

— Терат? Это твой страх обрел форму. Он поднялся на нем в мир, — Флетчер снова поглядел вверх. — Но он еще не вышел на поверхность. Он не выносит дневного света.

«А еще день?»

— Да.

«Откуда ты знаешь?»

— Я вижу путь солнца даже отсюда. Я хотел стать небом, Вэнс. А вместо этого двадцать лет просидел в темноте, в объятиях Джейфа. Теперь он хочет перенести войну наверх, и мне нужны против него воины, которых я могу взять только из твоего мозга.

«Там ничего нет. Я кончился».

— Субстанция нуждается в защите.

«Субстанция?»

— Море снов. Ты увидишь его, когда умрешь. Это замечательное место.

«Это он о рае? Если о рае, то у меня нет никаких шансов».

— Рай — лишь одна из многих историй, сложенных на берегах Эфемерид. Их сотни, и ты узнаешь их все. Поэтому не бойся. Только дай мне немного мечты, чтобы я мог защитить Субстанцию.

«От кого?»

— От Джейфа, конечно.

Бадди никогда не видел длинных снов. Его сон, когда он не был пьян или подколот, был сном человека, полностью вымотавшегося за день. После вечерней работы, или после траханья, или после того и другого он просто проваливался в сон. Теперь, чувствуя волны боли в сломанной спине, он принялся доискиваться до смысла слов Флетчера. Море, берега, истории, где рай был лишь одной из возможностей.

Как он мог прожить жизнь и ничего не узнать об этом?

— Ты знал, — сказал Флетчер. — Ты видел Субстанцию дважды. В ночь, когда родился, и в ночь, когда впервые спал со своей любимой. Кто это был, Бадди? У тебя ведь было так много женщин. Кто из них больше всех значил для тебя? Впрочем, что я? Конечно, Бона. Твоя мать.

«Откуда, черт возьми, он узнал об этом?»

— Понимаешь, я немного читаю твои мысли. А теперь помоги мне, иначе Джейф может победить. Ведь ты не хочешь этого?

«Нет, не хочу».

— Вообрази что-нибудь. Дай мне что-нибудь, кроме страха смерти. Кто твои герои?

«Герои?»

— Нарисуй их для меня.

«Комики! Все комики».

— Армия комиков? Что ж, неплохо.

Мысль об этом заставила Бадди усмехнуться. В самом деле, неплохо. Разве не было времени, когда он всерьез думал, что его искусство способно сделать добрее этот жестокий мир? Может, армия блаженных дураков преуспеет там, где бессильны бомбы?

Дурацкое видение. Комики на поле битвы, затыкающие дула ружей своими задницами и бьющие генералов по голове резиновыми цыплятами, а потом подписывающие мирный договор вареньем вместо чернил.

Его усмешка превратилась в смех.

— Думай об этом, — Флетчер уловил его мысли.

Смех вызвал новый прилив боли. Даже прикосновение Флетчера не могло ослабить ее.

— Не умирай! — слышал он слова Флетчера. — Погоди! Ради Субстанции, погоди!

Но было поздно. Смех и боль сдавили мозг Бадди. Слезы, залившие глаза, скрыли от него фигуру Флетчера.

«Прости, — подумал он. — Не могу. Не проси меня о том, чего я не могу».

— Погоди!

Поздно. Бадди угасал, оставив в руках Флетчера лишь слабые испарения.

— Черт, — выругался Флетчер, стоя над трупом Бадди Вэнса, как когда-то, невероятно давно, над лежащим Джейфом в миссии Санта-Катрина. На этот раз тело не шевелилось. Жизнь оставила Бадди. На его лице застыло выражение одновременно комическое и трагическое, как вся его судьба. Теперь, с его смертью, такая же судьба ждала весь Паломо-Гроув.

В следующие несколько дней время выкидывало в городе бесчисленные шутки, но первым заметил это Хови, между расставанием с Джо-Бет и новой с ней встречей. Минуты растягивались в часы; часы казались достаточно долгими, чтобы сменились поколения. Он решил скоротать время, осматривая дом своей матери, — в его характере было подбираться к корням явлений, искать их начало. Чувства прошлой ночи сохранялись, и он ощущал их еще сильней — абсурдная уверенность, что в мире все будет хорошо, не может быть плохо теперь. Умом он понимал абсурдность этого чувства, но не сопротивлялся.

Следом пришло другое, более тонкое чувство. Когда он подошел к дому, где жила его мать, все вокруг каким-то сверхъестественным образом изменилось. Он стоял в центре улицы и глядел на дом, неподвижный, как на фотографии. Не было ни машин, ни пешеходов.

Эта часть города словно застыла, и он так и ждал, что в окошке появится его мать, снова молодая. К тому же его не покидало ощущение, что все события предыдущего дня, его встреча с Джо-Бет, совершались в ожидании чего-то гораздо большего, о чем он не осмеливался даже помыслить. Мысля о таинственной предрасположенности этой встречи заводили его в такие философские лабиринты, что он не мог отличить любовь от науки.