Владимир Бойков - Затерянные в Чарусах

— А если он не захочет?

— Не захочет? Вряд ли он не захочет. Но в случае чего скажешь, что в пятом всего одно место и, поскольку наш пассажир едет один… Понятно?

— Так точно. А если он не один?

— Это будет замечательно. Тогда сначала доложишь мне, а потом обмозгуем.

— Рады стараться. — Вытянулся в струнку проводник.

— Ты еще «ваш бродь» добавь, — хохотнул Прокофий.

— Никак нет, товарищ…

— Действуй!

Пассажир не стал артачиться, тут же перешел в пятый вагон, и теперь проводник отслеживал, чтобы он чего доброго не сошел с поезда раньше времени на каком-нибудь полустанке. Да и Прокофий старался спать чутко, как зверь, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху в вагоне.

Проснулся капитан от стука в дверь и испуганного голоса проводника:

— Спрыгнул, гад, товарищ милиционер, спрыгнул!

— Как — спрыгнул?

— Так поезд здесь ход замедляет, шпалы просели, а он выскочил в тамбур и сиганул прямо под откос.

— Почему двери не были замкнуты?

— Были замкнуты, а он своим ключом, гад!

Прокофий быстро натянул брюки, схватил рубашку, пиджак, спихнул сонную старушку на пол, откинул сиденье, выдернул свой маленький чемоданчик с пистолетом да немудреными холостяцкими пожитками и рванулся в тамбур.

— Куда вы, товарищ!.. — всполошился проводник.

— За врагом народа. А ты сообщишь обо всем в милицию. На первой же остановке.

Кругом был лес. В него беглец сунуться побоялся, чем и выдал себя, громко шурша ботинками по щебенке.

«Городской», — пренебрежительно подумал энкаведешник, доставая из чемоданчика пистолет.

Стрелять он не стал — решил взять живым. Так они и шли до самого утра вдоль насыпи. Чекист надеялся, что встретится полустанок, ну а «враг народа» или кто он там такой, неизвестно на что, может быть на то, что конвоир подвернет ногу. Они даже немного поговорили.

— Ты кто такой? — спросил Прокофий.

— Будто сами не знаете.

— Да вот не знаю.

— Чего тогда за мной идете?

— Потому что ты спрыгнул. У тебя же билет до Пскова.

— Воздухом решил подышать. Душно в вагоне.

— На что намекаешь?

— Как водится.

— Ну-ну. А все-таки поясни.

— Да нафуняли там сильно.

— Шути, шути. До Пскова-то пешком пойдешь?

— Зачем. Вы меня туда привезете.

— Ишь ты, прыткий какой.

— Так захотите же выяснить, кто я такой, почему с вагона спрыгнул.

— А если я тебя пристрелю? Скажу, побежал в лес. На предупредительные выстрелы не отреагировал.

— Чего ж до сих пор не стреляли?

— Жду, пока все о себе расскажешь. Окажешься крупной рыбой, шпионом или заговорщиком, оставлю в живых, ну, а если мелочью, задохнувшейся от бздюхов — пристрелю. Ни награды за тебя не получишь, ни поощрения. Так что давай, запевай…

Беглец с откровенной ненавистью всмотрелся в своего преследователя и грубо перейдя на «ты» выдавил сквозь зубы:

— Да, рыба я крупная, такую ты еще не ловил. Застрелишь, тебя самого к стенке поставят. Так что, давай, догоняй. — Пассажир резко сошел с насыпи и неторопливо направился к лесу.

— Стой, стрелять буду! — заорал энкаведешник, но «враг народа» не соизволил даже оглянуться.

Они быстро углубились в дебри и, проплутав в этом диком лесу два дня, не повстречали в нем ни одного человека, не наткнулись ни на тропу, ни на дорогу, а на третий день уперлись в болото. Поели белой, совсем незрелой клюквы и каких-то сырых грибов.

— Подстрели хоть птицу какую-нибудь, — попросил «враг». — Ведь с голоду помрем.

— Лучше тебя, — заскрипел зубами энкаведешник.

— Людоед, — совсем незлобно возмутился беглец. — И зачем ты ко мне привязался? Возвращайся назад, а я тут останусь. Лучше в лесу помру, чем от пули.

— Нет уж, сдохнешь ты только от пули, — уверенно пообещал капитан.

— Ну, раз так, тогда чем быстрей, тем лучше, — сказал пассажир и пошел прямо в болото.

Следующую ночь они провели на крохотном клочке суши. Проснулся Прокофий от кошмара. Ему приснилось, что к его островку приближается неведомое чудовище. Оно бежало по трясине, не проваливаясь и не выбирая дороги. Без лица, без глаз, только полуоткрытый рот с черными зубами на бесформенной голове и руки-крюки, жадно выставленные вперед, которые как будто что-то ловили в густом тумане. Капитан хотел выхватить пистолет, но не смог этого сделать — тело не слушалось. Он закричал, но выдавил из себя лишь жалкий стон. Чудовище зависло над ним, оскалилось и плотоядно взвыло от радости. А дальше чекист или провалился в беспамятство или, скорее всего, потерял сознание. Очнулся, когда рассвело. Его пленник ухитрился развязать ремень, которым был привязан к березе, и сбежал.

«Надо было пристрелить», — мрачно подумал капитан. Проверил, не пропал ли пистолет, посмотрел на затянутое облаками небо и пошел искать выход из болот. На горизонте как будто маячил лес, но прошел целый день, а он так и не приблизился ни на йоту, продолжая мерещиться в зыбком мареве где-то на самом краю земли.

22.

Профессор надолго замолчал, залил кипяток в глиняный горшочек, накрыл его сложенной вчетверо салфеткой.

— А потом его обнаружил кто-то из деревенских, — догадался Валерий.

— Именно так. Говорят, он сразу вступил в конфликт с жителями. Никак не мог понять, почему у них нет председателя колхоза, секретаря парткома, грозился расстрелять всех за саботаж, когда его отказались сопроводить в ближайший сельсовет. Целую неделю он носился по острову, размахивая пистолетом, пока не наскочил на Ивана. На том была старая белогвардейская форма, без погон правда, но в хорошем состоянии, поскольку хозяин её очень берег. В Чарусы Иван попал в двадцатые годы, уходя от облавы, устроенной красноармейцами. Судьба распорядилась по-своему: красных поглотила трясина, а царского офицера спасли местные жители.

Прокофий не долго колебался, как ему поступить, он решил расстрелять контрреволюционера. Иван спокойно выслушал зачитанный приговор, но когда чекист поднял от своей бумажки глаза, то увидел наставленный ему прямо в лоб ствол вороненого нагана. Они устроили в деревне настоящую перестрелку. Бой закончился скоро: у Прокофия кончились патроны, а у Ивана остался один. Бывший белогвардеец подошел поближе, прицелился энкаведешнику в сердце и сказал: «Или будешь жить, как все, или сейчас умрешь. Слово офицера». Чекист поклялся.

С тех пор Прокофий перестал насаждать в деревне марксизм-ленинизм. И вскоре стал верующим. Вот только в качестве иконы повесил он у себя фотографию Сталина. Сома тоже обратил в свою веру и подарил тому журнальный портрет Ленина.