Стивен Кинг - Девочка, которая любила Тома Гордона

После того, как поток иссяк и спазмы утихли, девочка вновь подошла к Тришиному Блевотному Месту, оперлась рукой о то же дерево. Кожа горела, волосы слиплись от пота. При этом она дрожала всем телом, а зубы у нее выбивали мелкую дробь.

Я не могу больше блевать. Пожалуйста, Господи, пойми, что я не могу больше блевать. Я умру, если блев не прекратится.

Вот тогда она впервые увидела Тома Гордона. Он стоял меж деревьев в пятидесяти футах от нее, его белая униформа ослепительно блестела в просачивающемся сквозь листву лунном свете. Он был в перчатке. Правая рука пряталась за спину, но Триша знала, что в ней зажат мяч. Пальцами он покручивал его на ладони, с тем чтобы швы на мяче заняли определенное, только ему ведомое положение относительно ладони и пальцев. То самое положение, которое гарантировало, что мяч полетит точно в цель.

– Том, – прошептала Триша. – Сегодня у тебя не было ни единого шанса, так?

Том не ответил. Он ждал сигнала кэтчера. А потому застыл как статуя. Он стоял под лунным светом, и видела она его так же отчетливо, как царапины на своих руках, он был для нее таким же реальным, как тошнота и спазмы в животе. Он застыл, ожидая сигнала. Не то чтобы совсем застыл, рука за спиной поворачивала и поворачивала мяч, но та часть его тела, которую она видела, застыла. Да, застыла в ожидании сигнала. Триша задумалась, а под силу ей вот такое – сбросить с себя дрожь, как утка сбрасывает с перышек воду, и полностью скрыть жжение внутри.

Она попыталась, держась одной рукой за дерево. Поначалу не получилось (хорошее сразу никогда не получается, говорил ей папик), но в конце концов все пошло как по писаному: внутри все успокоилось. Так она простояла достаточно долго. Захотел бы бэттер покинуть свое место из-за того, что пауза между подачами слишком затянулась? Это его дело. Ее его действия никак не касались, ни с какого бока. Ее интересовало только умение замереть, замереть в ожидании сигнала, замереть с мячом, зажатым в правой руке. Недвижимость эта начиналась от плеч, а потом распространялась по всему телу, она успокаивала и помогала сосредоточиться.

Дрожь, бившая Тришу, начала стихать, потом и вовсе пропала. В какой-то момент она поняла, что и желудок больше не бунтует. Кишечник еще жгло, но уже не так сильно. Луна зашла. Ушел и Том Гордон. Разумеется, он и не приходил, Триша это знала, но…

– На этот раз он выглядел как живой, – просипела она. – Точь-в-точь как живой. Круто!

Медленно, волоча ноги, девочка вернулась к дереву, рядом с которым построила шалаш. И хотя ей ужасно хотелось спать, она не поленилась вновь поставить ветви у ствола ели и только потом забралась под них. Пока она спала, кто-то подошел и долго смотрел на нее. Смотрел и смотрел. И ушел, лишь когда небо на востоке начало светлеть… ушел недалеко.

Шестой иннинг

Когда Триша проснулась, вокруг пели птички. Ярко светило солнце, уже высоко поднявшееся над горизонтом. Похоже, она проспала часов до десяти. И спала бы дольше, если бы не голод. Внутри, от горла до колен, образовалась огромная каверна. А посередине поселилась боль, настоящая боль. Ее словно щипали изнутри. Тришу эти ощущения не на шутку перепугали. И раньше случалось, что ей хотелось есть, но чтобы голод доставлял боль – такого еще не было.

Она вылезла из шалаша, повалив несколько ветвей, заковыляла к ручью, упираясь руками в поясницу. Наверное, выглядела она совсем как бабушка Пепси Робишо, подслеповатая, с распухшими от артрита суставами, которая не могла ходить без посторонней помощи. Бабушка Скрипуха называла ее Пепси.

Триша опустилась на колени, уперлась в землю руками и стала пить, как лошадь из корыта. Она предчувствовала, что вода вновь вызовет рвоту и понос, но не видела иного выхода, кроме как напиться. Чем еще она могла наполнить желудок?

Потом встала, огляделась, подтянула джинсы (они были ей в самый раз, когда она надевала их в сэнфордской спальне, в далеком прошлом, в далеких краях, а теперь стали великоваты) и зашагала вниз по склону, вдоль ручья. Она уже не рассчитывала на то, что ручей выведет ее к людям, но ей хотелось уйти подальше от Тришиного Блевотного Места.

Она отмахала сотню ярдов, когда дала о себе знать наглая паршивка. Ты что-то забыла, не так ли, сладенькая? Чувствовалось, что наглая паршивка тоже устала, но голос оставался таким же ледяным и ироничным, как и раньше. И, как обычно, она не грешила против истины. Триша остановилась, наклонила голову, постояла минуту-другую, потом повернулась и потащилась вверх по склону, к тому дереву, у которого провела ночь. Ей пришлось дважды останавливаться, чтобы дать успокоиться бешено бьющемуся сердцу. Сил у нее осталось совсем ничего.

Триша наполнила бутылку водой, положила ее и превратившееся в лохмотья пончо в рюкзак, тяжело вздохнула, закинув его за плечи (в нем же ничего нет, а такое ощущение, будто он набит кирпичами), и вновь тронулась в путь. Шагала медленно и останавливалась каждые пятнадцать минут, чтобы передохнуть, хотя продолжала идти вниз по склону. Голова гудела. Все цвета словно прибавили в яркости. А когда сойка затарахтела над головой, в барабанные перепонки Триши вонзились сотни острых иголок. Она притворялась, будто Том Гордон идет рядом с ней, за компанию, но какое-то время спустя необходимость в притворстве пропала. Он шагал рядом, и хотя Триша знала, что он – галлюцинация, при дневном свете Том Гордон выглядел таким же настоящим, как и при лунном.

Около полудня Триша споткнулась о камень и повалилась в заросли колючих кустов. У нее перехватило дыхание, сердце едва не выпрыгнуло из груди, перед глазами вспыхнули белые звезды. Первая попытка выбраться из зарослей не удалась: колючки цепко держали ее. Девочка выдержала паузу, собралась с силами, на несколько мгновений замерла, потом рванулась. Из кустов она вырвалась, но, когда попыталась встать, выяснилось, что ноги ее не держат. И неудивительно. За последние сорок восемь часов она съела одно сваренное вкрутую яйцо, сандвич с тунцом, два «Туинкиз» и несколько палочек сельдерея и молодых побегов орляка. Ее также вырвало и пронесло.

– Мне суждено умереть, не так ли, Том? – спросила она. Ровным, спокойным голосом.

Ответа не получила. Подняла голову, огляделась. Номер 36 ушел. Триша дотащилась до ручья, попила. Вода более не вызывала болезненной реакции ни в желудке, ни в кишечнике. Девочка не знала, что сие означает: то ли ее организм привык к этой воде, то ли отказался от попыток избавиться от гадости, которая в ней содержалась.

Триша села, вытерла рот, посмотрела на северо-запад, вдоль русла ручья. Склон сменялся равниной, зрелый лес уступал место более молодому, с густым подлеском. Она уже знала, что идти таким лесом – удовольствие не из приятных. И понимала, что на длительное путешествие сил у нее просто не хватит. А если бы она попыталась идти по воде, то поток скорее всего сшиб бы ее с ног. Не слышала она ни стрекотания вертолетов, ни лая собак. Подумала о том, что при желании могла бы услышать и первое, и второе, видела же она Тома Гордона, когда этого хотела, но проку от этого не было никакого. Реальными могли быть только те звуки, которые раздавались внезапно, удивляли ее.