Максим Кабир - Неадекват (сборник)

Открываю глаза и вижу Эдика, тихонько возвращающегося в общую комнату. Примерно раз в неделю, среди ночи, под скрежетание каменных плит. Его колени, обыкновенно безупречно чистые, выпачканы белым. Ладони тоже. Он и есть мельник, заставляющий мысли скакать по кругу, доводя меня до изнеможения. Прячется за занавеской и чистит брюки икеевской липучкой…

Главный ужас ситуации заключается в том, что мне нужно бежать.

Но я не хочу.

Какая-то моя часть, пусть даже обкормленная транквилизаторами, совершенно не боится происходящего. Более того – происходящее ее устраивает…

На вчерашнем уроке Колюнечка в первый раз пытается меня укусить. Дожидается, пока отвернусь, чтобы написать на доске. Подползает под партой и с заливистым детским смехом пробует тяпнуть в левую лодыжку. Обслюнявливает штанину.

Вместо того чтобы ударить, пнуть или отшатнуться, я нагибаюсь. С усилием поднимаю щенка подмышки, усаживаю на прежнее место. Даже пальцем не грожу.

– Ты будешь моим другом, – говорит мне тогда мелкая тварь, клацнув белыми зубками. – Ведь правда?

Возвращаюсь к доске, скриплю маркером по ее гладкой серой поверхности. Понимаю, насколько соскучился по старым добрым звукам скребущего мела, и спокойно продолжаю урок. Из соседней комнаты раздается негромкий и чарующий смех Алисы…

Все же поворачиваю голову и вижу в окне Жанну.

Стоит за шторой, но так, чтобы было заметно. Улыбается, рассматривая, как я ровняю дорожку. Ее левую руку скрывает тень, но мне откуда-то известно, что Жанна ласкает себя. Продолжаю работать, позволяя мыслям перестукиваться, будто светлым гладким камешкам под моими граблями…

Если бы человеку дали возможность выбрать одно-единственное слово, характеризующее его жизнь… отношения, друзей, любовь, родных, работу, увлечения, цели, приоритеты, привычки… одно слово, обрисовывавшее жизнь… у меня это было бы слово «прощай». Как же часто я слышал его на своем коротком веку? Как часто заставлял себя верить, что еще не все потеряно. Что в будущем все будет совсем иначе, и я обрету… А потом снова – прощай, как удар в пах.

Одно-единственное слово, характеризующее мою жизнь.

Именно поэтому я попадаюсь в ловушку Особняка – я слишком к ней готов. Стремился и стремлюсь до сих пор. Отдаюсь без сомнений.

Может оказаться, что я не бегу, потому что наконец-то обрел настоящий дом? Отца, которого у меня никогда не было? Мать? Настоящую мать, а не ту тихую алкоголичку, спивавшуюся в одиночестве в перерывах между рабочими сменами, пока маленький Дениска был предоставлен сам себе.

Образы родителей меркнут, подменяясь ликами Константина и Алисы. Фрейд упивается, Юнг ликует. Я нашел их. С равной возможностью могу получить поощрение и наказание за провинность, сексуальное подкрепление и самореализацию в работе. Я нашел дом, против моей собственной воли включивший меня в свою семью.

Можно ли нагрешить так, что Бог пошлет тебя обрести духовную родню?

Чем провинился я, чтобы оттирать детскую слюну от джинсовой брючины?

Вспоминаю недавний рассказ Пашка. Про нелегальный кемеровский клуб, где тусовались местные бандосы. Ни лицензии на торговлю бухлом, ни рекламы, ни соблюдения санитарных норм. Место для своих, где суровые кемеровские мужики глушат водку в полумраке подвала, а на скользком танцполе извиваются их смазливые девчонки.

Пашок не рассказывает, что именно не поделили бандиты. Они всегда что-то делят и не делят. Но заканчивается все тем, что одна группировка находит человека. Аптекаря, как это называется в узких кругах. Достаточно умелого и безбашенного в равных пропорциях. И тогда он изготавливает химическую смесь. Что-то вроде домашнего напалма, какую и огнетушителем не взять…

Подвал выгорает за считаные минуты.

– Меньше получаса, – мямлит Пашок, краснея от смущения.

Восемнадцать трупов, еще четыре десятка обожженных разной степени тяжести. Излишне уточнять, что во время возгорания двери клуба оказываются заблокированы. Не «Хромая лошадь», конечно, да и резонанса было меньше… Но трагедию город переживает долго.

Смесь распыляют через систему пожаротушения. По трубам, призванным спасать жизни, а не отнимать. Попав на сигареты, она сразу воспламеняется. И тогда сексуальные тела на танцполе начинают извиваться совсем в другом ритме…

Пашок недоговаривает. Но все отлично понимают, что смесь изготовил именно он. Обеспечив себе билет в Особняк, кем бы там наверху эти купоны ни выдавались. Не знаю, обнюхался ли выродок клея или вмазался, но теперь смотрю на него брезгливо, как на жирного таракана. Уже раздавленного, но еще живого.

Начинаю понимать. И по-прежнему нащупываю ответ на вопрос – что тут делаю я? Среди таких, как Чума или малолетний нарколыга-поджигатель…

– Почему они убили лошадь? – спрашиваю его, когда история окончена и остальные разбрелись по койкам.

– Какую, нах, лошадь, братюня? – отвечает он. Его язык снова ощупывает десны, скользит под кожей подвижным бугорком. По глазам парнишки я вижу, что тот действительно забывает. Будто не было кровавого пруда, в котором плескался мальчишка в форме морячка. – Ты про фильм вчерашний?

Нет, я не про фильм Стивена Спилберга. Даже в самом жутком и вымораживающем кино не бывает того, что мы с Павлом видели месяц назад, скрывшись за кирпичной стенкой, прикрывающей спуск в подвал. Он врет мне. Врет сам себе. Потому что так проще и легче. Я не настаиваю. Но сам забыть не в силах.

У моих граблей темно-желтая, отполированная ладонями ручка. Как золотистая жареная картошечка, поданная с салом и лучком. Или кожа больного гепатитом, заживо съедаемого изнутри, худого, изъязвленного и донельзя изможденного…

Этот дом перемалывает без остатка. Как один большой желудок, переваривающий людей. Огромный цветок-мухоед, из которого не выбраться.

Смотрю в северо-восточный угол двора. Там из стены торчит, почти выпав, массивный кирпич, превратившийся в ступеньку. Если на него удастся взобраться, один рывок позволит ухватиться за край и короткие пики наверху. Я попробую сделать это, когда смолкнет гул каменных жерновов.

– Иди за мной, – говорит Жанна за моей спиной.

Вздрагиваю, роняя грабли на щебень дорожки. Оборачиваюсь, готовый поразиться, до чего бесшумно она подкралась.

Женщина стоит на балконе третьего этажа, улыбаясь и поманивая пальчиком.