Александр Варго - Камень
Толкнув толстые, излишне помпезно украшенные выпуклыми орнаментами двери, я неприязненно прикрыл веки, щурясь от яркого матового света, которым был залит выложенный плиткой холл. Напротив располагалась широкая лестница, ведущая к трём большим лифтам, ярко мигающим красно-зелёными сигналами, а правее размещалась стойка, за которой сидела серьёзная женщина лет пятидесяти.
– Добрый вечер. Вы к кому? – неожиданно очень располагающим и даже заботливым голосом спросила она.
– Двадцать седьмая квартира. Меня ждут, – повторился я, подходя ближе и беря Норда за ошейник.
– Минутку. Как вас представить?
– Кирилл.
Женщина застрекотала по широким клавишам внушительной телефонной станции и подняла трубку. Какое-то время она молчала, а потом вежливо сказала:
– Добрый вечер. К вам посетитель с собакой – Кирилл… Хорошо, спасибо.
Она опустила трубку и показала мне рукой в сторону лестницы:
– Всё в порядке. Прошу вас. Второй этаж. Симпатичный пёс.
– Да, спасибо.
Я поднялся по ступеням и не успел нажать большую квадратную кнопку, как лифт с приглушённым мелодичным звоном открыл свои двери. Войдя в обшитую зеркалами кабину, я выжал двойку и только по небольшому дрожанию кабины определил, что двигаюсь. Тут же двери распахнулись, и, без труда сориентировавшись, я пошёл налево в сторону плавно скошенного поворота, откуда слышалось эхо открываемых запоров.
– Кирилл, добрый вечер! – приветствовала меня Людмила, затянутая в просторный оранжевый халатик, с перехваченными в хвост пышными волосами.
– Здравствуй. Какой красивый дом.
– Да, не жалуюсь. Проходи.
Мы вместе переступили порог красиво подсвеченной множеством «точечных» лампочек прихожей, и я подумал о том, что не отказался бы пожить здесь хотя бы какое-то время.
– А это кто с тобой?
– Моя собака. Норд.
– Какой красивый. Мог бы и предупредить – у меня, к сожалению, ему нечего предложить.
– Ничего, у нас всё с собой, – улыбнулся я, кивая на сумку, поставленную у вешалки, рядом с которой я раздевался.
– О, так ты прямо с вещами ко мне? Неужели решил переселиться?
– Нечто в таком роде. Ты будешь против?
– Нет, конечно. Располагайся. Мне не будет одиноко в такой большой квартире.
Люда улыбнулась, но это слишком чётко обозначило пару глубоких морщин на её лбу. А я подумал о том, что даже не поинтересовался по телефону – живёт ли она с кем-нибудь, и вообще, насколько уместным будет мой такой неожиданный и основательный приезд. Впрочем, возможно, где-то внутри я чувствовал, что наша встреча была вовсе не случайной, а значит, и всё остальное просто не могло быть по-другому.
– Отлично. Может быть, угостишь кофе?
– Да, всё уже готово. Мой руки.
Я кивнул и, посетив очень чистую, пахнущую какими-то моющими средствами, ванную комнату, вернулся в просторную гостиную, где на большом полупрозрачном столе всё было уставлено всякими вкусностями. Прямо настоящий пир.
– Ну, как, перекусишь немного?
– Пожалуй, это слишком скромно сказано.
– А то видок у тебя нездоровый и измождённый.
– Поверь, на это есть причины, – пожал плечами я, тяжело плюхаясь на твёрдый, чуть вогнутый в середине деревянный стул и хватая толстый кусок красной рыбы. – Спасибо за такое царское угощение. Я ощущаю себя даже лучше, чем дома.
– Не за что. У меня нечасто бывают гости.
Люда вздохнула и, усевшись напротив, поджала босые ноги с ярко-оранжевым педикюром, почему-то напомнившие мне о лете:
– Так кто начнёт?
– Что?
– Ну, говорить. Полагаю, у нас обоих много чего накопилось.
– Если ты не против, то, пожалуй, я.
– Конечно. Тем более что я твоя должница!
Я не спросил за что, хотя и догадывался, что речь идёт о нашей последней встрече, и, вздохнув, начал свой рассказ с того самого момента, как стоял возле парка и ждал Ольгу. К моему удивлению, Людмила оказалась замечательной слушательницей в том смысле, что не охала, не пыталась меня перебить или делать круглые глаза, странно поглядывая, как, наверное, в подобном случае сделало бы большинство людей. Я просто говорил, постепенно увлекаясь, а она слушала и, кажется, становилась всё более расслабленной. Мне же почему-то казалось, что, высказанная вслух перед кем-то, ситуация становится намного проще и понятнее, чем надумывалось про себя. А когда я закончил, Люда громко щёлкнула зажигалкой и выпустила в потолок внушительную струю сладковатого дыма:
– Интересно. Вот, значит, что это было.
– О чём ты?
– Ну, про Трюфельный холм.
– А ты его тоже видела?
Я был очень удивлён.
– Да, ещё когда была маленькой девочкой. Я это хорошо запомнила, потому что очень любила папу и серьёзно обижалась на то, что он мне не верит. Впрочем, с годами я и сама была склонна приписывать всё это исключительно бурной детской фантазии, а вот ты сейчас подтвердил всё то, что меня до сих пор беспокоит.
– И как это было?
– Всего два раза. Мы гуляли рядом с парком – мне там почему-то больше всего нравилось возиться с игрушечной коляской и куклой Алёной. А ещё я обожала раскладывать камешки, которые постоянно собирала там же, придирчиво разглядывая, а дома складывала в многочисленные пластмассовые баночки из-под новогодних подарков. Видимо, именно поэтому я в деталях видела всё, что ты сейчас описывал, хотя, скажу честно, не замечала кого-то входящего туда или стоящего в ожидании рядом. Пожалуй, не задумываясь тогда об этом, стоит признать, что Трюфельный холм действительно наблюдала только я, чем честно делилась с папой, но он мне, понятное дело, не верил.
– И где эти камешки сейчас?
– Наверное, давно выброшены.
Люда как-то нарочито-нервно улыбнулась:
– Однако ты не задаёшь главного вопроса. Почему?
– То есть?
– Ну, верю я тебе или нет?
– Я не сумасшедший, и мне ни к чему тебя обманывать. Ведь так?
– Согласна. Хотя, признаюсь, всё-таки очень сложно поверить. Особенно в то, что Жени больше нет, а Борис превратился в какого-то монстра.
– Что ты хочешь этим сказать? – вздрогнув, спросил я.
– Не более того, что мы с ними были знакомы и в последний раз виделись буквально в прошлом году летом.
– Но как, где?
– Всё просто. У меня осталась от родителей дача в том же самом садовом товариществе. Я как раз там была и болтала с обоими – наши участки рядом через два дома.
– То есть вы друзья?
– Скорее просто знакомые. Мой папа дружил с родителями Жени и Бориса, поэтому, сам понимаешь, я тоже немного в теме.
– Тебе не кажется это странным и подозрительным? – я откинулся на спинку стула и как-то лихорадочно задумался.
– Что?
– Мы случайно встретились как раз во время всех этих событий, я сейчас у тебя, и проблема касается наших общих знакомых. Не слишком ли много совпадений?
– Даже и не знаю, что тебе на это ответить. – Людмила красиво повела плечами и вздохнула.
– Может быть, так на самом деле и должно было случиться. Как тут разберёшь?
– Собственно, мне очень хотелось бы услышать твоё мнение и совет разумного человека, – признался я, осторожно наливая красное вино в необычный квадратный бокал.
– Может быть, сделаем так: я немного подробнее расскажу о себе, а потом мы вместе подумаем – как и что нам делать?
– Пойдёт, – улыбнулся я и, перестав жевать, принял самый заинтересованный и внимательный вид.
– Так вот, слушай и, пожалуйста, не перебивай, – начала Людмила.
Даже если я бы и хотел вставить хоть слово, у меня вряд ли бы это получилось. Девушка настолько быстро и эмоционально говорила, что во многих местах я невольно начал терять суть повествования. Тем не менее, старался не отводить глаз и понимающе кивать, периодически посматривая на расположившегося возле холодильника Норда. Он тоже, казалось, внимательно слушал, положив морду на скрещенные лапы и глядя куда-то в потолок.
Но общую суть того, чем так хотела поделиться Людмила, я вполне ухватил – выгодное замужество, убийство мужа в какой-то бандитской разборке, преследование и вымогательство у девушки каких-то больших денег, занятых супругом. Потом ситуация удачно разрешилась, и её оставили в покое вместе с приличным состоянием. Но здоровье оказалось надорванным – выяснившаяся при обследовании невозможность иметь детей, несколько неудачных попыток сойтись с мужчинами, отрицательный опыт коротких периодов работы в каких-то мелких конторах, изнывание от безделья, ни к чему не приведшая попытка суицида. Родители Людмилы уже умерли, больше никаких близких родственников у нее не было, отношения с окружающими складывались сложно, и даже более-менее терпимыми подругами ей обзавестись не удалось. В общем, можно сказать, весьма характерная картинка для подобных современных женщин. Собственно, нечто подобное я и предполагал, но удивился мрачному юмору и относительному спокойствию Люды во время ее рассказа.
Да, конечно, за всё, что имеешь в этой жизни, надо как-то платить, что я усвоил довольно давно и с недоумением относился к неизменной зависти большинства людей к тому, что кто-то хорошо живёт. Они, по неразумию или ещё каким-то причинам, попросту не понимали, что видят лишь красивую картинку со стороны, не более того, стремились быть хотя бы немного похожими на всех этих олигархов. Особое впечатление на меня произвело кольцо, брошенное одной моей знакомой девушкой в сельский туалет, над которым она долго сидела, глядя на переливающийся в лучах солнца, пробивающегося сквозь щели, крупный бриллиант, постепенно погружающийся в то, чему там и положено быть. Это неожиданно напомнило мне о камнях в урне с прахом и в могиле Веры Павловны. Может быть, это и есть то самое, из-за чего они так навязчиво меня преследуют? Что будет, если я возьму эти булыжники? Хотя, с другой стороны, не проще ли и разумнее моим преследователям спокойно перенести их в безопасное место или, по крайней мере, охранять где-то поблизости, если я вдруг появлюсь? Наверное, это были странные и не очень разумные рассуждения, но ничего другого на ум не приходило, и я сосредоточился именно на этой идее. По крайней мере, подобное вносило хоть какую-то ясность и предполагало составление конкретного плана действий. А его осуществление, несомненно, стоит начать с праха Бориса – преследователи же прекрасно знают, что я имею о нём лишь общую информацию, и если имеет смысл меня караулить, то у могилы Веры Павловны. Откуда им знать о Людмиле? Что же, по крайней мере, отработать такой вариант казалось не просто разумным, но и необходимым. Где-то внутри я чувствовал, что именно здесь скрыто если и не всё, что ещё предстоит сделать, чтобы выжить, то, по крайней мере, неотъемлемая часть этого.
