Монтегю Джеймс - Альбом каноника Альберика

Responsa 12mi Dec. 1694. Interrogatum est: Inveniamne? Responsum est: Invenies. Fiamne dives? Fies. Vivamne invidendus? Vives. Moriarne in lecto meo? Ita

(Ответы, данные 12 декабря 1694 г. Спрошено: найду ли я это? Ответ: Найдешь. Стану ли богатым? Станешь. Будут ли мне завидовать? Будут. Умру ли в своей постели? Да.)

— Прекрасный образчик воспоминаний кладоискателя. Весьма напоминает таковые каноника-минорита[4]Квотермейна из «Старого Св. Павла», — прокомментировал прочитанное Деннистоун и перевернул лист.

То, что предстало его очам, произвело (как впоследствии он не раз мне рассказывал) на него куда более сильное впечатление, чем можно было ожидать от какого бы то ни было изображения. И хотя потрясший Деннистоуна рисунок более не существует, его фотокопия (каковая имеется у меня) полностью подтверждает сказанное. Рисунок, о котором шла речь, представлял собой написанную сепией в конце 17-го века сцену, с первого взгляда воспринимавшуюся как библейская из-за архитектурных деталей (на рисунке был выписан интерьер) и некоего полуклассического стиля, каковой двести лет назад считался самым подходящим для иллюстрирования Библии. Справа, на помосте, с двенадцатью ступенями и львами по обе стороны, возвышался покрытый балдахином трон, на котором восседал царь — не иначе как царь Соломон. Со скипетром в руках он подался вперед. Лицо его выражало ужас и отвращение, хотя вся поза говорила о могуществе и властной уверенности. Однако левая, явно основная, часть композиции представлялась куда более странной. На каменных плитах перед престолом четыре воина окружали распростертую фигуру, описание которой последует ниже. Пятый воин — мертвый — лежал рядом со свернутой шеей и словно выдавленными из глазниц глазными яблоками. Четверо стражей взирали на своего царя: лица их искажал страх, и, судя по всему, лишь безграничная вера в могущество своего владыки удерживала этих людей от немедленного бегства. Не приходилось сомневаться в том, что столь сильный страх вызывало у них распластавшееся на камнях существо. По правде сказать, я совершенно отчаялся найти слова, способные хотя бы приблизительно передать впечатление, которое производил вид этой твари. Помнится, довелось мне показать сделанную с рисунка фотографию одному преподавателю морфологии — человеку в высшей степени здравомыслящему и напрочь лишенному воображения. Так вот: он не только наотрез отказался оставаться один в тот вечер, но рассказывал мне, что и потом, не одну ночь, не решался потушить свет перед тем как лечь спать. Однако дать приблизительное описание изображенного существа я все же попробую.

Прежде всего в глаза бросались жесткие, спутанные и не слишком густые черные волосы, под покровом которых угадывалось ужасающе худое, похожее на скелет, но с выступавшими стальными прожилками мускулов тело. Кожа была мертвенно бледной, пальцы омерзительно волосатых, как и все остальное, рук заканчивались безобразными когтями. Горящие желтые глаза с угольно-черными зрачками взирали на царя со звериной злобой. Попробуйте представить себе ужасного паука-птицееда из Южной Америки преобразившимся в человекоподобной существо и наделенным лишь немного уступающим человеческому разумом — и вы получите отдаленное представление об изображенном на рисунке кошмарном страшилище. Добавлю: все, кому я показывал фотографию, как один неизменно говорили: такого не выдумаешь.

Оправившись от первого потрясения, Деннистоун украдкой взглянул на хозяев дома. Ризничий прикрыл глаза ладонями, его дочь, лихорадочно перебирая четки, не отводила взора от креста на стене.

— Этот альбом продается? — прозвучал наконец вопрос.

И вновь за некоторым колебанием последовал всплеск решимости, результатом чего стал столь желанный для собирателя ответ.

— Если месье желает…

— Сколько вы за него хотите?

— Я возьму двести пятьдесят франков.

Сумма представлялась совершенно нелепой. Даже у самого бессовестного коллекционера — каковым Деннистоун отнюдь не являлся — порой пробуждается совесть.

— Любезнейший, — повторял он снова и снова. — Ваш альбом стоит гораздо больше двухсот пятидесяти франков. Уверяю вас, гораздо больше.

— Нет, — стоял на своем ризничий. — Двести пятьдесят. Больше я не возьму.

Не имея возможности переубедить упрямца и, разумеется, не собираясь упускать такое сокровище, Деннистоун сдался. Получив деньги и отметив сделку стаканчиком винца, ризничий буквально преобразился: выпрямился, перестал затравленно озираться и даже изобразил нечто похожее на улыбку.

— Окажет ли мне месье честь, позволив проводить его до гостиницы? — спросил он, когда Деннистоун встал, собравшись уходить.

— Что вы, не стоит утруждаться. Луна светит ярко, да и идти отсюда не более ста ярдов.

Ризничий, однако, повторил свое предложение три, если не четыре раза, и лишь когда оно столько же раз было отклонено, сказал:

— Доброго пути. Если что, пусть мсье меня кликнет. И пусть держится середины дороги, там и ровнее и светлее, чем на обочине.

— Конечно, конечно, — кивнул Деннистоун, которому не терпелось остаться наедине со своим приобретением, и с альбомом подмышкой вышел в прихожую.

Там, однако же, его остановила хозяйская дочка, и он решил, что девица, будучи попрактичнее отца, решила хоть немного поживиться за счет иностранца, всучив ему кое-что от своего имени.

— Не будет ли месье так добр принять серебряное распятие с цепочкой для ношения на шее?

Денннистоун не видел в распятии никакого проку, однако понимая, что альбом достался ему чуть ли не даром, спросил:

— И во что это мне обойдется?

— Мне ничего не надо, месье, — последовал ответ. — Только возьмите!

Девушка говорила с такой искренней горячностью, что Деннистоуну не осталось ничего другого, кроме как рассыпаться в благодарностях и позволить повесить распятие ему на шею. Создавалось впечатление, будто он оказал отцу и дочери услугу, да столь важную, что они не знают, как его отблагодарить. Они стояли на крыльце и глядели ему вслед до тех пор, пока он не помахал им на прощание с крыльца «Шапо Руж».

Сразу после ужина Деннистоун отправился к себе в комнату, чтобы получше рассмотреть находку. Любопытно, что содержательница «Шапо Руж» живо заинтересовалась его рассказом о приобретении у ризничего альбома со старинными рукописями и картинками, Ему даже показалось, будто в прихожей перед столовой она обменялась с тем самым ризничим несколькими приглушенными фразами, закончив разговор словами: «Пьер и Бертран будут спать в доме».

И все это время он ощущал нараставшее беспокойство, которое объяснял для себя нервным перевозбуждением, вызванным столь удачным приобретением. Но как бы то ни было, ему не удавалось отделаться от чувства, будто позади него кто-то находится, так что очень хотелось сесть спиной вплотную к стене. Но все это, разумеется, представлялось полнейшей ерундой в сравнении с очевидной ценностью того, что ему удалось заполучить. Сидя в одиночестве, Деннистоун рассматривал сокровища каноника Альберика, с каждым перевернутым листом открывая для себя что-то еще более чарующее.