Александр Лидин - Императорская охота

Ночью Охотнику приснился кошмар – темные леса Эсмиральда.

Снова его группа из пяти волонтеров-егерей – старых, опытных и чуть туповатых лесовиков, отлично распознающих опасности, но с трудом шевелящих извилинами, заплесневевшими от уставов – и трех охотников, неопытных безбородых юнцов, только что окончивших Академию и еще не вкусивших горький хлеб своего ремесла, получила приказ провести карательно-разведывательную операцию третьей степени в квадрате 8-Х. Сжимая в руках тяжелые мушкеты, заряженные серебряной дробью, прорубая путь сквозь паутину лиан-людоедов, расцвеченных, словно праздничные гирлянды, дурно пахнущими цветами самых невероятных оттенков зеленого; по колени утопая в черной, пузырящейся гнилой грязи, под палящим даже сквозь многоярусную крышу леса солнцем, они вновь отправились в тот последний, бесславный поход.

Их уже ждали. Когда они – воины в мундирах цвета хаки, вооруженные до зубов, увешанные многочисленными амулетами, защищающими от любой напасти – вступили в ту узенькую, сжатую меж двух огромных холмов ложбинку, где деревья росли чуть реже, а склоны просматривались почти насквозь, в принципе исключая засаду, их уже ждали. Василиски, уже полуокаменевшие от пусть и тусклого, но все же смертельного для их нечистой плоти солнечного света, обрушили на охотников море испепеляющего огня. Однако люди прошли сквозь огонь, залпом картечи встретили отряд Древних и, выхватив мачете, вступили в рукопашный бой. Что могли трое сопливых мальчишек, пять стариков и один Охотник противопоставить орде чудовищных обезьян со свалявшимся и дурно пахнущим раскрашенным мехом, вооруженных дубинками и короткими кривыми мечами? После марша у людей не осталось ни сил, ни храбрости, лишь желание выжить, просуществовать чуть подольше – вопреки безумной жажде убийства, охватившей врага.

А потом… Скользя по земле, мокрой от крови поверженных врагов, спотыкаясь о полувыпотрошенные, еще подергивающиеся и трепещущие в агонии лохматые тела, не успевая стирать соленый пот и кровь, сочащуюся из пореза у виска, Охотник вломился в самую гущу схватки и сразу же натолкнулся на огромного предводителя Древних – обнаженного гиганта с черной, продубленной, как панцирь средневекового рыцаря, кожей, уже повергшего на землю двух егерей. Рукоятка мачете, скользкая от крови, провернулась во влажной ладони Охотника, и клинок, прочертив по черной коже врага длинную замысловатую линию, соскользнул вниз, не причинив гигантскому убийце вреда. Древний взвыл от неопасной, но болезненной царапины и крутанул свою дубину. Последнее, что сумел рассмотреть Охотник перед страшным, дробящим кости ударом огромной суковатой дубины – круглое злобное лицо с пуговкой широченного носа, раздутые ноздри, маленькие бусинки глаз, скрытые под нависающим, плоским, как у обезьяны, лбом, и огромный рот: толстые губы, растянутые в торжествующей улыбке победителя, и белые клыки хищника-вампира, чуть выступавшие из-под них. Но сокрушенный ударом Охотник, уже ослепленный, с перебитым позвоночником, сумел-таки дотянуться до врага и последним отчаянным выпадом достал острием мачете до пульсирующей жилки на шее врага. Он уже не увидел, но почувствовал фонтан горячей крови, ударившей ему в лицо, услышал предсмертный хрип, вырвавшийся из проколотого горла врага.

Люди победили в этом бою…

А потом было возвращение сквозь лесной ад. Молодой хнычущий паренек и два оставшихся в живых волонтера по очереди тащили его – искалеченного, не приходящего в сознание, мечущегося на самодельных носилках так, что приходилось привязывать его обрывками лиан к деревянной раме.

Госпиталь. Коляска. «Вы никогда не сможете ходить». И жалостливая ненависть к самому себе. Почему он не погиб там, в лесу? Зачем его спасли? Зачем Всевышний, отринув присущую ему жалость, сохранил его жизнь?

Охотник проснулся в холодном поту и замер, вновь умоляя время повернуться вспять. И тогда он сам бы кинулся на клинки Древних, зная предначертанное Господом…

Но Леонора… Он мысленно воссоздал ее лицо, прочертил девичий профиль на черной доске ночи. И сердце его запело. Оно пело о той, которую он мечтал найти, – но которая никогда не свяжет свою жизнь с судьбой нищего калеки. «Такие девушки ждут принцев, – твердил он сам себе. – Богатых, красивых, достойных сынков Адъютантов – Егерей или Обер-ловчих».

И все же в сердце Охотника тлел робкий огонек надежды…

На следующий день, придя на берег, как и обещала, она не узнала Охотника. Да и как его было узнать, если за одну ночь из грязного замызганного калеки он превратился в элегантного Охотника, ветерана-инвалида. Кепи с гигантским козырьком и огромным значком (герб Императора – дракон на красном поле, усеянном золотыми розами) лихо заломлено на бок, а высокие походные сапоги надраены так, что больно смотреть. Слева на груди сияет десятка два медалей и отличительных значков, на правом лацкане мундира цвета хаки видна эмблема Боевого отряда. Этот приморский городок никогда не видел таких охотников – «настоящих орлов», как любил говаривать Император в далекой северной столице.

На гладко выбритом лице Охотника красовались узкие черные очки – «траур усопшим» – традиция Императорской Охоты.

Мальчишки! Они даже близко боялись подойти к излучавшей достоинство фигуре, восседавшей в инвалидном кресле, как иной Эрц-Егерь на троне. А Леонора? Она смогла лишь выдавить слабое подобие приветствия:

– Здравствуйте… Извините…

И тогда он, Охотник, подавшись чуть вперед, взял ее за руку и осторожно, точно подкрадываясь к невероятно красивой и страшно пугливой райской птице, заговорил. Первые же его слова успокоили ее. Там, за суровой линией плотно сжатых губ, она разглядела вчерашнего охотника – вздорного, сломленного жизнью калеку. Она так же нежно ответила ему, а потом, встав позади кресла и взявшись за ручки, провезла его из конца в конец по всему пляжу.

В час пополудни, когда открылся пляжный ларек, они купили фруктовое мороженое, смеясь и болтая о разных пустяках. Поднялись на холм к городу Древних. Старик-сторож – тот, что всегда с некоторым подленьким злорадством провожал взглядом каталку Охотника – теперь сам отпер ворота в окружающем руины заборе и пропустил их внутрь, даже не потребовав положенной входной платы.

Охотник и Леонора долго бродили среди развалин, и он рассказывал ей удивительные сказки «Лисьих чар» и «Монахов-волшебников». Она смеялась, а он упивался ее смехом.

Сотворив заклятие «от привидений», они спустились в подземные казематы, и гулкое эхо вторило их жизнерадостному смеху.

Вечером, приехав к себе домой (он проводил ее почти до дому, дальше она не позволила, сославшись на строгость отца), Охотник писал стихи. В тот вечер он сочинил лучшее свое стихотворение, а когда взял в руки лютню, пальцы сами нашли нужную мелодию. И в безмолвии ночи зазвучало: