Алексей Федотов - Наследники Ост-Индской компании
Заместитель начальника управления соцзащиты обладал красивым густым басом, и знал наизусть десятки песен. Но все портило то, что он слишком уж задумывался над их содержанием. Когда Петрович в чем‑то не соглашался со словами песни, то он резко прерывал пение, и начинал объяснять, почему петь такое невозможно. Так, начав петь песню «То не ветер ветку клонит», дойдя до слов:
«Не житье мне здесь без милой,
С кем теперь пойду к венцу?
Знать судил мне рок с могилой
Обвенчаться молодцу» -
он резко перестал петь и громогласно заявил: «Еще чего не хватало! Из‑за какой‑то бабы в могилу идти! А дальше, ведь там еще гаже: «Расступись, земля сырая, дай мне молодцу покой; приюти меня, родная, в тихой келье гробовой». И что, петь такую дурь? Ну, уж нет!»
Вдохновленная примером чиновника и одна из медсестер, изрядно захмелевшая, когда запели песню «Напилася я пьяна», начала ее комментировать.
«Расскажи‑ка мне, расскажи‑ка мне,
Где мой милый ночует.
Если спит при дороге –
Помоги ему, Боже.
Если с Любушкой на постелюшке –
Накажи его, Боже», —
с чувством, уже не следя за мелодией, и перекрикивая друг друга, пели виртуозы социальной самодеятельности.
— А я вот пою: «помоги ему тоже», — заявила медсестра Даша.
— Дура ты, Дашка, — назидательно сказал Петрович. – Разве можно так легкомысленно к мужу относиться?
— Да она просто уверена в своем Андрюше, — вмешалась медсестра Лена. – Поэтому и понтуется!
«Черный ворон,
Что ты вьешься,
Над моею головой,
Ты добычи не дождешься –
Черный ворон, я не твой!» -
затянул заместитель начальника управления, а за ним подхватили все собравшиеся, кроме англичан, которые с большим интересом смотрели на всю эту «экзотику».
— Слава, спой, наконец, что‑то женское, — сказала заместитель министра Зоя Георгиевна, которой, глядя на происходящее, то же захотелось попеть. И затянула противным сопрано: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Хотя подстроиться к пению не имеющей слуха высокой гостье было не просто, все старались подпевать, как могли. Когда песня кончилась, Петрович заметил: «А там потом еще один куплет есть!»
— Какой? – удивилась Зоя Георгиевна.
И пьяный чиновник с чувством пропел:
«Но однажды ночью
Буря разыгралась.
И тогда рябина
К дубу перебралась».
И тут же заявил:
— А есть и еще один вариант окончания! – и с еще большим воодушевлением скорее прокричал, чем спел:
«Но однажды ночью
Дуб к ней перебрался,
И о чем‑то долго
С нею он шептался.
После этой ночи
Кто‑то появился;
Даже сам Мичурин
Очень удивился».
— Дурак! – заявила заместитель министра, но тут же выпила рюмку водки, и заставила врача — проктолога Пал Палыча, который почему‑то работал здесь психиатром, и который, умея теоретически блестяще объяснить, в чем связь психиатрии с проктологией, причем объяснения его были складны, но абсурдны; на практике одинаково плохо разбирался в том, в чем должны разбираться и психиатры и проктологи, однако был в то же время хорошим гармонистом, аккомпанировать ей и запела романс: «Мне сегодня так больно». Пела она премерзко, но все в один голос заявили, что Зоя Георгиевна поет ни чем не хуже, чем Изабелла Юрьева.
— Барыню! – скомандовала Пал Палычу заместитель министра и, схватив за руку Петровича, начала с ним отплясывать посреди комнаты.
Потом пришла пора частушек, в том числе и матерных. А осоловелая начальник управления соцзащиты Нина Петровна блаженно улыбалась и, закатив глаза, объясняла англичанам, что они видят таинство явления русской души. Петрович ее услышал и заявил, что хочет сказать тост:
— Этот тост затронет за самое живое каждого русского человека. Каждый почувствует здесь что‑то родное и близкое его душе, затрагивающее самые глубинные и потаенные струны его сердца!
И после этого он с чувством хрюкнул. Все засмеялись, кроме английских гостей, которые были в шоке.
А заместитель начальника управления распорядился, чтобы включили магнитофон, и тут же принялся комментировать песню.
«Помни, не забывай,
Буду ждать, хоть целую вечность», — пела Кристина Орбакайте.
— И недели бы не стала ждать, слово вам даю! – заявил Петрович.
«Я спасу тебя там, где никто не спасает» — на этих словах певицы Валерий вообще сморщился и провозгласил, что звучит здорово, но на самом деле было бы хорошо, если бы она не то что спасла, а хотя бы сама в гроб не вогнала того, кто ее полюбит.
— Валера, а может ты к ней неравнодушен, вот и хаешь девушку? – лукаво спросила Нина Петровна.
— Да ну тебя, Нина, еще скажи, что я Джону завидую, что он английский лорд, а я нет, — недовольно отмахнулся от нее заместитель, но почему‑то покраснел, что вообще‑то за ним не водилось.
Директор интерната вдруг увидела, что нет сэра Джона и сказала об этом Зое Георгиевне. А та тотчас всполошилась, и отправила Петровича искать англичанина. Не слишком ему доверяя, заместитель министра выпила еще рюмку водки и отправилась вслед за ним.
Григорий Александрович
— Сэр Джон, я посмотрела материалы с вашими требованиями. С местными кадрами мы ничего не сделаем, — сказала Зоя Георгиевна, отведя вице–президента фонда в сторону.
— Что дальше?
— У меня есть на примете один человек, которому можно было бы это поручить, если он за это возьмется. Но он сейчас в Москве, то есть нужно сделать перерыв в переговорах до завтра.
— Хорошо, тогда мы поедем в гостиницу в областной центр.
— Охота вам туда тащиться? Остановимся у Людмилы, условия в ее доме намного лучше, чем в любой гостинице. Правда, Люсь? – сказала заместитель министра.
— Ну да, — подтвердила директор интерната, прикидывая, сколько дополнительно денег и из каких фондов можно будет списать за размещение иностранцев «на постой» в ее коттедже.
Этот «калькулятор» включался у нее в голове вне зависимости от того, с кем ей приходилось иметь дело: даже из помощи родственникам она умела извлекать выгоду. Сейчас перед ней были люди, значившие для нее намного больше, чем родной брат и его сын, но и в отношении их Скотникова начала считать, даже не осознавая, что делает.
— Я не против, — сэр Джон любил экзотику. – Но разве все мы поместимся?
— Конечно! – подтвердила Людмила Владимировна.
А Зоя Георгиевна уже набирала телефонный номер.
…Григорий Александрович еще несколько лет назад работал профессором кафедры психиатрии в одном из московских институтов. Темой его научных интересов было манипулирование сознанием. Но некоторые статьи стареющего профессора не понравились «наверху», и ученому предложили написать заявление об увольнении «по собственному желанию».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});