Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь

что оторвавшаяся от причала лодка.

Смена закончена. Молодой мечтатель-крановщик в своей каюте. Он висит перед слоеным стеклом иллюминатора, любуясь на свое прозрачное отражение в нем на фоне яркого голубого силуэта Земли. Но любуется он лишь глазами, мысли же его – далеко. Русалочье наваждение, поглотившее Даниила во время работы, до времени отпустило его, и он, свободно болтаясь в пустоте, еще более свободно витает теперь в пространстве философском.

… Быть первыми в освоении необъятного космоса русским предопределил Божественный промысел. Понятие «космос» всегда было метафизическим и мистическим. А в основе всякой метафизики, как и всякой мистики, лежит тоска по чему-то бóльшему. «Сны о чём-то большем», – пел когда-то гордый мистик ХХ века Борис Гребенщиков…

Тоска о космосе – вот что лежит в основе русской духовности. «Я отдал бы все, чтобы только быть печальным на русский лад», – сказал Ницше. Понятие необъятности пришло в наше самосознание задолго до утверждения территориальных границ. Даже наоборот: неоправданное здравым смыслом собирательство нищих земель явилось как раз побочным отображением этой древней тяги славянской души к бесконечности.

Если бы я был Владимиром Соловьевым, я бы сказал об этой тоске стихами. Что-нибудь вроде:

Земля и солнце, и луна,Созвездий ярких тишинаИ синей тверди глубина —Все это лишь отображенье,

Лишь тень таинственных красот,Того, что к космосу влечет, —Родного духа. В нем живетК святой бескрайности влеченье…

Размером и формой шестигранная каюта более всего напоминала ячейку пчелиных сот, а обустройством и захламленностью – старый чулан. Только вещи и книги не лежали здесь грудами на полу, а хаотично плавали от стены к стене или были аккуратно пристегнуты к ним ремешками.

… Корабль пристыковался к базовой станции «Русь», на которой, как трамваи в парке, собирались после восьмичасового трудового дня все мусорные утилизаторы данного сектора. Несколько раньше крановщик получил электронное приглашение посетить станционный бар и мечтал поскорее выбраться из своей грязной сине-желтой махины. Но теперь вдруг задумался, стоит ли. Здесь так уютно и безопасно…

«Впрочем, если не пойдешь, потом наверняка пожалеешь, – подумал Даниил. – Ведь там будут друзья из Народного театра, и они будут говорить о чем-нибудь интересном или даже обсуждать какой-нибудь грандиозный план, в который, если не появиться вовремя, меня наверняка забудут включить…» Мечтатель вздохнул, в последний раз окинул взглядом свое холостяцкое убежище и покинул его.

Уже за порогом, обозначавшим границу помещения клуба, было полно народу, темно, накурено и омерзительно злачно. Даниил явственно ощутил раскаяние за то, что не внял праведному внутреннему голосу и поддался тщеславным страстям. Он, пожалуй, даже вернулся бы домой, если бы не давила жаба: из-за центробежной гравитации вход сюда был платный и недешевый. Отдать деньги и отправиться восвояси – на это у Дани бескорыстия не хватило.

Кстати сказать, от внезапного обретения тяжести мутит не меньше, чем от внезапной невесомости. Редко кто легко переносит этот переход, потому в фойе клуба перильца вдоль стены вели в специально оборудованную адаптационную. Цепляясь за них и сдерживая желудочные спазмы, Даниил добрел до стоящих рядками пластиковых кресел, нашел свободное и неловко рухнул в него.

Иногда ему удавалось привыкнуть тут к своему весу без особых неприятностей. Но редко. Всегда находился кто-то, кто начинал блевать первым, и эту тенденцию с неотвратимостью цепной реакции тут же подхватывали остальные. Пытаться противиться ей было просто бессмысленно. Так же случилось и в этот раз.

… Покинув адаптационную, Даниил умыл в уборной руки, лицо и шею, обтерся десятком бумажных полотенец, и с невозмутимым видом двинулся на звук, в мерцающий мрак и блеск пляшущей толпы.

В танцзале стоял такой грохот, что невозможно было разобрать не только мелодии, но даже стиля музыки. Один угнетающий душу металлический ритм, как в машинном отделении корабля или в старой типографии. Но что поделаешь, здесь на базовой станции «Русь», просить пролетариев «сделать потише» было, мягко говоря, не принято. Как здесь выражались, «череповато». То есть – чревато последствиями.

Сакулин добрался до бара, и тут кто-то крепко ухватил его за плечо и втянул в мужскую компанию, гурьбой стоявшую вокруг стола вишневого цвета. Это были рабочие из его бригады.

– Здравствуйте, братья-товарищи, – не ожидая ничего хорошего, поклонился Даня.

– И ты будь здрав, – без лишних красот ответил ему бригадир, пододвинул к нему кружку пенного пива и приказал: – Пей.

Спорить не стоило. Даниил покорно и надолго приник к кружке. Он хотел использовать этот момент для разработки дальнейшего плана действий, но, как назло, ничего подходящего в голову не приходило. Выхлебав половину, Даниил, наконец, выпрямился и обнаружил, что к нему приковано всеобщее внимание. Он вытер губы и выкрикнул первое попавшееся:

– Хороший денек!

– Это почему? – подозрительно спросил бригадир.

– Как это? Какую русалочку нашли!

– А-а, – кивнул бригадир, – ну да, повеселились…

Тут же, наперебой, загомонили остальные:

– Эт-точно!

– Правду говоришь!

– Уж воля Божия так положила… – сказал совсем уже хмельной мусорщик Ваня. – Чего Бог дал, того не переменишь.

Все примолкли.

– Славное тут место все-таки, – грустно покивал бригадир, глядя на поверхность стола. – Не зря «Вишневый сад» называется. – Потом вздохнул и, как бы удовлетворенный прелюдией, обратился к Даниилу прямо: – А теперь и ты угости нас, добрый молодец. А то душе плакать не на чем.

– Зачем же плакать-то? – робко начал Даниил, но, встретив суровые и подозрительные взгляды, немедленно согласился: – Впрочем, чего в себе держать, когда друзья на свете имеются.

– Хорошо говоришь, – покивал один мусорщик и разом допил свою кружку пива.

… Через пятнадцать минут, после шестой, Сакулин, робея, решил попытаться откланяться:

– Я, пожалуй, пойду, друзья-товарищи…

– Посиди еще. Куда торопишься?

– Отпустите меня, ребята, – взмолился пленник, – пожалуйста. На что я вам?

Вдруг кто-то заплакал и сказал в сердцах:

– И впрямь, на что он нам? Ведь он же ж и сирота. Пускай идет, куда хочет.

– О, боже ж мой, боже! – подхватил кто-то другой истерически. – Отпустите его! Пусть себе идет!

Так уж заведено, что русские рабочие космоса, как напьются, непременно начинают целоваться и плакать. Вскоре вся компания стиснулась покрепче. «Иди сюда, Эдуард, Эдичка, обниму я тебя…» «Не плачь, ей богу, не плачь! Что ж тут на орбите поделаешь…» «Бог-то знает, Борис, как и что в космосе творится. Коли Он так установил, так и будет…»