Андрей Дашков - Презумпция виновности

– Вернемся к нашим баранам, – напомнил Мозгляк (вот скажет человек такое – и сразу ясно, кого он имеет в виду. Нет, хорошо все-таки, что я не обидчивый! Кроме того, по принятой у нас классификации я не «баран» – меня еще СВЧ-излучателем не «опустили»). – Кто Судейских сажает? И за какие преступления?

Ну и вопросики! Захотелось послать босса подальше, пока я тут не наговорил на еще один пожизненный срок…

Но в этот самый момент крупнокалиберная пуля разнесла стоявшую на столике бутыль с самогоном.

– Компы!!! – заорало Гыдло с передней платформы, которую Мозгляк называл «минным тралом» и регулярно выставлял на ней пулеметный пост – Гыдла не жалко!

И я, ни секунды не раздумывая, закрыл Мозгляка своим телом.

Считается, что перед смертью надо расставить все по местам, но времени на это, конечно, никогда и никому не хватает.

Мне проще: из своей прошлой жизни я обычно вспоминаю только самый ее конец. Многое уже подернуто мраком и непроницаемо, как черная вода в омуте. Сунешь руку – и, может быть, наткнешься на что-нибудь стоящее. Вытащишь на свет, но много ли от этого радости? Однако всегда есть вероятность остаться и вовсе без руки – ее отхватит тварь, живущая в глубине…

В общем, я предпочитаю не рисковать; память – штука опасная.

Так вот, за пару дней до той смерти я увидел вызов в Суд, прибитый к воротам моего замка. Не какая-нибудь дешевая голограмма или, на худой конец, пластиковая карта, нет – кусок пергамента с надписью, сделанной чернилами от руки, и лиловой печатью. И был он проткнут самым настоящим железным гвоздем! Аж мороз прошел по коже…

Впрочем, факт вызова не стал для меня неожиданностью. Я готовился быть ответчиком с тех пор, как начал хоть что-нибудь соображать и отец рассказал мне о Приговоре. «Жди, – предупредил он меня. – Жди в любой день, в любую ночь». И больше к этому разговору мы не возвращались.

Я ждал. И не питал иллюзий относительно времени, которое оставалось в моем распоряжении. Особенно после того, как за отцом явился Судейский Посол. Вот этого парня я запомнил прекрасно – он поразил воображение впечатлительного тринадцатилетнего юнца, каким я тогда был. Тощий, бледный, закутанный в черный плащ и обутый в сапоги с квадратными носами, Посол казался мне злодеем с холодной желчью вместо крови. Его голову венчала широкополая шляпа с эмблемой Суда. На тонком носу как приклеенные сидели очки с овальными мутными стеклами и золотой оправой. Правый рукав был перевязан полоской красной ткани. Это означало, что Судейский допущен к «работе» с самыми трудными экземплярами, включая одержимых бесами, а «одержимость» уже тогда ни в коей мере не являлась смягчающим обстоятельством. У Посла были руки художника – с тонкими, длинными, заостренными пальцами; на вид – изнеженные и слабые; очень белые, наводившие на мысль о каком-то извращенном сладострастии… На восковом лице не было ни малейших признаков растительности.

Бледная жилистая кляча прекрасно дополняла общее впечатление. В моем незрелом представлении Посол был кем-то вроде слизняка, бледной немочи, которая выползла из какого-то склепа и обладает непонятной властью над живыми, сильными, загорелыми и отважными людьми… Отец – дуэлянт, бабник, лихой рубака, прошедший три войны, не боявшийся, как я думал, никого и ничего по эту сторону жизни, – покорно вышел вслед за ним, опустив голову и не сказав ни слова. Только горько улыбнулся напоследок и потрепал меня по щеке. Воющую мать он не удостоил даже прощального взгляда…

Спустя двадцать семь лет Посол явился и за мной. Наверное, память сыграла злую шутку; во всяком случае, мне показалось, что это был тот же бледный тощий очкарик, не постаревший ни на один день. И визит его клячи к живодеру тоже, как видно, откладывался на двадцать семь лет…

Некому было выть, провожая меня в последний путь. Я жил в одиночестве и не имел ни детей, ни друзей. А слуги – это всего лишь слуги. Они сожалели только о том, чего не успели украсть. Я не сожалел вообще ни о чем. И оставил душеприказчику завещание, согласно которому старый родовой замок должен быть разрушен в течение месяца после моего ухода.

В аду оказалось совсем неплохо. В перерывах между войнами и пытками я развлекался со знойными местными шлюхами – если, конечно, успевала нарасти содранная кожа. Потом ее сдирали заново – и все начиналось сначала. Для разнообразия я играл в покер на отрезанные пальцы, напивался по-черному в барах, где подавали «Пузырчатую Мэри» (кипящая смола поверх водки), сам испробовал ремесло палача и экзекутора, но так и не успел войти во вкус…

А потом настало время возвращаться.

Видать, вышел новый срок.

Меня сняли прямо с дыбы, и я предстал перед Заседателями. Процедура носила формальный характер и прошла быстро; они не привыкли тянуть кота за хвост – ведь за мною стояла очередь примерно в миллион голов. Ее конец терялся где-то в самой глубокой заднице Преисподней…

«Виновен!» – гласил приговор. (Ну а кто бы сомневался?)

Мне заломили руки, содрали кусок кожи с головы. Взлетел раскаленный судейский молоток – и опустился, выжигая Метку Каина на моем черепе.

По-быстрому прилепили заплату. Получилось неплохо, почти незаметно – вот только теперь на этом месте растут седые волосы. По такому пятнышку я узнаю себе подобных. Их больше, чем вы можете себе вообразить…

«Гони его по этапу!» – сказала скучным и бесцветным голосом канцелярская крыса.

И спустя пятьсот лет я снова очутился на этой дурацкой маленькой планетке под названием Зона.

На этот раз мне дали тридцать три года. Говорят, повезло. Я встречал таких, которые получили на всю катушку – полный срок, до выработки ресурса. Что-то около восьмидесяти. Им не позавидуешь: износ, старческая немощь, маразм – хорошо еще, если не делают под себя. Почти овощи на грядке. Легкая добыча, но мучаются до конца. Как ни странно, старперы обычно отбывают за всякую мелочь вроде воровства или мошенничества.

Под конец очередной отсидки я встретил Жасмин. Вот уж действительно: печальный цветочек моей скоротечной любви… Она мотает тридцатник за аборт. Убийство в утробе. Ох, грехи наши тяжкие!.. Теперь Жасмин трахается, как кошка, но не может забеременеть. Хочет ребенка, несмотря ни на что. Знает наверняка, что придется преодолевать немыслимые страдания и сильнейшие искушения. Обстоятельства непременно сложатся таким образом, что аборт будет просто необходим (скажем ей пообещают, что ребенок, зачатый по пьяному делу, почти наверняка окажется дефективным; или хотя бы ради того, чтобы выжить самой). Но Жасмин настроена твердо. Аборт?! Ни за что на свете! Она клянется, пробуждаясь после своих кошмарных снов, что больше никогда не сделает такой глупости!