Джон Карр - Сжигающий суд

Однако у самого Стивенса события эти в сюжет не складывались, и он кончил тем, что выудил наконец рукопись Кросса из портфеля. Она выглядела довольно объемистой и тщательно сложенной. Фотографии и рисунки были приколоты к листам скрепками, а все главы сшиты по отдельности металлическими скобками. Пробежав содержание, Стивенс раскрыл рукопись на первой странице и… чуть не выронил папку из рук.

Он увидел старую, но очень отчетливую фотографию, под которой прочел слова: «Мари Д'Обрэй. Гильотинирована за убийство в 1861 году». Это была фотография жены Стивенса.

Глава II

Тут не было ошибки или случайного совпадения. Имя под фотографией было именем его жены: Мари Д'Обрэй. И черты лица были ее, застывшие в том выражении, которое так хорошо знал Стивенс. Женщина, казненная семьдесят лет назад, без сомнения была родственницей его жены, ее бабкой, если иметь в виду дату смерти и удивительное сходство. В углу губ ее темнела такая же родинка, как и у Мэри, и она носила странный браслет, который Стивенс сотни раз видел на руке своей жены. Вероятность увидеть книгу издательства, в котором он работает, с фотографией собственной жены в роли знаменитой отравительницы Стивенсу показалась неприятной. Не потому ли Морли просил его зайти к нему в понедельник утром?.. Нет, конечно, нет… Но все же…

Стивенс открепил фотографию, чтобы получше рассмотреть ее, и испытал странное ощущение – такое же, какое испытывал всегда при виде Мэри! Фотография была наклеена на плотный картон, и время местами пожелтило ее. На обороте можно было прочесть фамилию и адрес фотографа: «Перрише и сын, 12, улица Жан-Гужон, Париж (округ 8-ой)». Ниже чернилами, которые превратились теперь в коричневые, кто-то вывел: «Моей дорогой, дорогой Мари. Луи Динар, 6-е января 1858 г.» Возлюбленный или муж?

Снятая по бедра на фоне нарисованных деревьев, она стояла в неловкой позе, будто заваливаясь на сторону, и не падала лишь потому, что опиралась рукой на маленький круглый столик, целомудренно задрапированный кружевной скатертью. Ее платье с поднятым воротником, казалось, было сделано из темной тафты с шелковистыми отблесками, и голову она держала слегка откинутой назад.

Ее русые волосы были уложены несовременно, но сходство с Мэри было поразительным. Женщина стояла лицом к объективу и смотрела куда-то дальше, за него. Светлые глаза с тяжелыми веками были наполнены тем выражением, которое Стивенс называл у Мэри «ее вдохновенным взглядом». Губы были полуоткрыты в легкой улыбке, и, несмотря на платье, скатерть и нарисованный холст, которые придавали фотокарточке несколько слащавый оттенок, вид у женщины был очень одухотворенным.

Взволнованный Стивенс опустил глаза на подпись: «Гильотинирована за убийство». Случай был удивительным.

Стивенс многое бы отдал, чтобы в конце концов все оказалось розыгрышем, однако он догадывался, что это не так… Хотя, в конце концов, если это и в самом деле был снимок бабки Мэри, то в сходстве, каким бы редкостным оно ни казалось, не было ничего странного. Она была казнена? Возможно! Но что было потом, после ее смерти?

Хотя Стивенсы и были женаты уже целых три года, он мало что знал о своей жене, да и никогда не интересовался, особенно ее прошлым. Ему известно было, что Мэри родом из Канады и что жила она там в старинном доме, похожем на Деспард Парк. Они поженились через две недели после знакомства, повстречавшись в Париже самым романтичным образом, во дворе старой гостиницы, совершенно пустынном, поблизости от улицы Сент-Антуан. Стивенс забыл название улицы, где находилась гостиница…

Он тогда направился в тот квартал по совету своего друга Вельдена, преподавателя английского языка, увлекавшегося криминальными процессами. Вельден сказал Стивенсу:

– Вы будете этим летом в Париже? Прекрасно! Если вы действительно интересуетесь детективными историями, отправляйтесь по такому-то адресу.

– И что я там увижу?

– Возможно, вы даже встретите там кого-нибудь, кто поведает вам много интересного. Посмотрим, насколько вы удачливы.

Стивенсу не повезло – он никого не встретил, а общаясь в дальнейшем с Вельденом, никогда больше не возвращался к этому разговору, но он нашел там Мэри, случайно оказавшуюся на той же самой улице. Мэри сказала тогда, что ничего не знает о месте, в котором она очутилась. Увидев за подворотней старинный двор, она лишь из любопытства вошла. Стивенс обнаружил ее сидящей на краю фонтана, в центре двора, между древними каменными плитами которого пробивалась трава. С трех сторон ее окружали балюстрады балконов и старинные барельефы на стенах. Она тогда была удивлена, что он обратился к ней, как к иностранке – по-английски. Почему Мэри ему ни в чем не призналась? Дом этот, вероятно, был тем самым, где Мари Д'Обрэй жила в 1858 году. Затем семья скорее всего вынуждена была эмигрировать в Канаду, и Мэри, подталкиваемая любопытством, посетила места, где жила печально знаменитая бабушка. Ее собственная жизнь до того времени, по всей видимости, была очень тусклой, если судить по письмам, которые она получала время от времени от кузена Мэчина и тетушки Чоуз. Иногда Мэри рассказывала Стивенсу какую-нибудь семейную историю, но он никогда не придавал этим рассказам большого значения. Поразмыслив обо всем этом, Стивенс решил, что, пожалуй, в характере Мэри было довольно много странностей. Почему, например, она не могла выносить одного только вида самой обыкновенной воронки?

Стивенсу показалось, что Мари Д'Обрэй № 1 усмехается, глядя на него с фотокарточки. Почему бы не прочитать главу о ней?

Мистер Кросс, дав своему произведению степенное название, сразу же, казалось, постарался взять реванш в наименованиях глав. Правда, первое из них звучало не совсем удобоваримо: «Дело о неумершей любовнице».

«Мышьяк, – начинает Кросс одно из своих характерных неожиданных рассуждений, – был прозван ядом глупцов. Но вряд ли можно было найти определение более неподходящее, чем это!» – Таково мнение мистера Генри Т. Ф. Родса, главного редактора «Кемикл Пректишнэр», разделяемое, кстати, доктором Эдмоном Локаром, директором полицейской лаборатории в Лионе. Мистер Родс продолжает: «Мышьяк – это не яд глупцов, и неверно считать, что его популярность вызвана отсутствием у преступников воображения. Отравитель редко бывает глуп или лишен фантазии, как раз наоборот. И если мышьяк еще так часто используется, так это потому, что он остается наиболее надежным ядом. С одной стороны, медику трудно диагностировать отравление мышьяком, если у него нет причин этого подозревать. К тому же, если яд дается в искусно определенных дозах, он провоцирует симптомы, схожие с симптомами гастроэнтерита…».