Френсис Кроуфорд - Верхняя полка

На обратном пути я повстречал стюарда, обслуживавшего пассажиров нашего отсека. Он прошептал, что капитан просил меня зайти к нему, и тут же торопливо удалился, будто опасаясь вопросов. Я направился в каюту капитана, он ждал меня.

— Сэр, — начал он, — я хочу попросить вас об одном одолжении.

Я отвечал, что рад быть ему полезным.

— Ваш сосед исчез, — сказал капитан. — Известно, что вчера вечером он ушел в каюту довольно рано. Вы отметили какие нибудь странности в его поведении?

Его вопрос, подтвердивший опасения доктора, высказанные получасом ранее, ошеломил меня.

— Уж не хотите ли вы сказать, что он оказался за бортом? — спросил я.

— Этого то я и опасаюсь, — ответил капитан.

— Потрясающе, — начал я.

— Почему? — перебил он меня вопросом.

— Но ведь он уже четвертый! — воскликнул я.

В ответ на недоуменный вопрос капитана я сказал, не упоминая доктора, что слышал историю сто пятой каюты. Это его, казалось, сильно раздосадовало. Потом я поведал ему, что произошло прошлой ночью.

— То, что вы рассказали, — заметил он, — почти полностью совпадает с рассказами соседей по каюте двух первых пассажиров, оказавшихся за бортом. Они тоже выскакивали из постели и мчались сломя голову по коридору. И того, и другого заметил вахтенный матрос. Мы спустили на воду шлюпки, но их так и не нашли. Однако вашего пропавшего соседа никто не видел и не слышал, если он и впрямь пропал. Стюард, суеверный парень, похоже, заподозрил что то неладное. Он отправился проведать вашего соседа утром и обнаружил, что полка пуста, осталась лишь одежда. Стюард единственный на корабле знал пассажира в лицо и искал его повсюду. Но тот исчез! Так вот, сэр, я умоляю вас не сообщать этого обстоятельства никому из попутчиков; мне не хочется, чтобы о «Камчатке» ходила дурная слава. Ничто так не порочит доброе имя океанского парохода, как истории о самоубийствах. Вы вправе выбрать каюту любого из членов команды, включая мою собственную, до конца рейса. Как, по вашему, это хорошее предложение?

— Очень, — ответил я, — И я вам весьма признателен. Но поскольку теперь я в каюте один, я бы предпочел никуда не перебираться. Если стюард уберет вещи этого невезучего человека, я охотно останусь в сто пятой. Я и словом не обмолвлюсь об этом происшествии и, смею вас заверить, не последую за своим соседом.

Капитан сделал попытку отговорить меня от такого решения, но я предпочел иметь отдельную каюту, нежели составить компанию кому либо из команды. Может быть, я и сплоховал, но, последуй я его совету, мне бы не о чем было рассказывать. Осталось бы в памяти, что по неприятному совпадению обстоятельств несколько бывших пассажиров сто пятой каюты покончили жизнь самоубийством, вот и все.

Этим дело не кончилось. Я упрямо решил не придавать значения подобным историям и зашел в своем упрямстве так далеко, что принялся спорить с капитаном. Дело в самой каюте, заверял я его, что то в ней неладно. Она довольно сырая. Прошлой ночью вдруг открылся иллюминатор. Возможно, мой сосед, отправившись в плавание, был уже болен, а когда лег, у него начался бред. Может быть, он и сейчас где то прячется, и его еще найдут. Нужно хорошенько проветрить каюту и починить запор иллюминатора. Если капитан мне позволит, я сам позабочусь, чтобы все необходимое было сделано незамедлительно.

— Разумеется, вы можете остаться, если вам угодно, — раздраженно ответил капитан, — но будь моя воля, я бы вас переселил, запер сто пятую, и дело с концом.

Я остался при своем мнении и ушел от капитана, пообещав не говорить никому об исчезновении соседа. Знакомых среди пассажиров у него не было, и за целый день его никто не хватился. К вечеру я снова повстречал доктора и на его вопрос, не передумал ли я, ответил отрицательно.

— Скоро передумаете, — бросил он без тени улыбки.

Вечером мы играли в вист, я пришел довольно поздно и почувствовал, что находиться в каюте мне неприятно. Невольно вспомнился высокий человек, которого я видел прошлой ночью. Теперь его, утопленника, носит по волнам в двухстах трехстах милях отсюда. Раздеваясь, я очень отчетливо припомнил его лицо и тут же задернул шторки верхней полки, будто хотел убедиться, что его там нет. Потом я запер на щеколду дверь каюты. Вдруг мне бросилось в глаза, что иллюминатор снова открыт и закреплен изнутри. Тут уж я не стерпел: торопливо набросив на плечи халат, я отправился на поиски Роберта, стюарда нашего отсека. Помнится, я был очень зол и, отыскав его, потащил за собой в каюту и подтолкнул к иллюминатору.

— Какого черта ты, негодяй, не задраиваешь на ночь иллюминатор? Не соображаешь: если корабль накренится и хлынет вода, то и десять человек его тогда не закроют! Подлец! Я скажу капитану, что ты подвергаешь корабль опасности.

Я кипел от негодования. Стюард, дрожащий и бледный, задраивал иллюминатор.

— Ты почему не отвечаешь? — грубо допытывался я.

— Если вам угодно, сэр, — невнятно пробормотал Роберт, — никто не может удержать его ночью закрытым. Сами попробуйте, сэр. Нет, сэр, меня на этой посудине больше не увидите, хватит с меня. А на вашем месте, сэр, я бы перебрался отсюда к доктору или кому нибудь еще. Гляньте, сэр, как по вашему, надежно я его задраил или нет? Сами проверьте, сэр, попробуйте хоть чуточку приоткрыть его.

Я попробовал и убедился, что иллюминатор задраен прочно.

— Послушайте, сэр, — продолжал Роберт, — клянусь своим добрым именем, через полчаса он снова откроется и будет закреплен изнутри. Вот в чем ужас — изнутри!

Я осмотрел большой винт и петлю, куда он входит.

— Если иллюминатор откроется ночью, Роберт, я дам тебе соверен. Это невозможно! Можешь идти.

— Соверен, говорите, сэр? Очень хорошо, сэр, благодарю вас, сэр. Доброй ночи, сэр, приятного отдыха и сновидений, сэр.

Роберт ретировался, очень довольный, что его наконец отпустили. Я решил, что он сочинил эту глупую историю, чтобы оправдать свою небрежность и запугать меня, и не поверил стюарду.

Я лег, закутался в одеяла, и через пять минут Роберт выключил свет, постоянно горевший за панелью матового стекла возле двери. Лежа неподвижно в темноте, я пытался уснуть, но вскоре убедился, что это невозможно. Я с удовольствием сорвал злость на стюарде и, отыгравшись на нем, позабыл про неприятное чувство, которое овладело мной при мысли об утопленнике, моем бывшем соседе. Сон как рукой сняло, и некоторое время я лежал с открытыми глазами, глядя на иллюминатор; он казался мне светящейся тарелкой, подвешенной в темноте. Вероятно, я пролежал без сна час и, помнится, уже задремал было, но тут же очнулся от струи холодного воздуха и брызг морской воды на лице. Я вскочил в темноте, и качкой меня сразу отбросило на кушетку, стоявшую под иллюминатором. Я, правда, тут же пришел в себя и встал на колени. Иллюминатор был снова распахнут и закреплен изнутри!