Юрий Бурносов - Лифт

– Анатолий. А это — Марина. Супруга.

– Вот и познакомились, нах, — подвел итог Ильницкий, забирая бутылку у загипсованного Анатолия. Он аккуратно закупорил ее и убрал обратно, буркнув: — Пригодится еще.

– Послушайте, так что же нам теперь делать? — поинтересовался Анатолий. — Я ровным счетом ничего не понимаю. Пустыня какая-то нелепая… Так не бывает. Может, мы все спим? Газ какой-нибудь пустили, вот нам и блазнится.

– Кто газ пустил?

– Ну… террористы. Чеченские боевики.

– Нужен ты им, газ в тебя пускать, — махнул рукой Ильницкий. — Кстати, вы бы вошли внутрь-то, от греха подальше.

Я заметил, что в первый раз он обратился к раввину «эй, синагога!», а теперь вот — на «вы». Раввин тем временем поспешно шагнул в кабину, хотя я продолжал давить на черный прямоугольник со стрелками, а пацан по-прежнему держал дверь ногой. Ильницкий это заметил и закивал:

– Вот-вот, молодец, малый. Короче, если кому наружу приспичит — поссать, нах, или там окрестности осмотреть — другой сидит тут и тормозит ногами двери, чтоб не закрылись. Хотя не знаю, поможет ли это…

– Что вы имеете в виду? — спросила притихшая тетка Марина, от которой я все время ожидал истерики, но пока она держалась ничего.

– Как мы сюда попали? Непонятно. Может, перенеслись, как в этом… в телепатации.

– В телепортации, — поправил пацан Андрей.

– Один хрен. Потому упирайся ногами, не упирайся…

– Что же нам делать? Мне на работу… — начал было Анатолий, но умолк, сообразив, что его работа волнует присутствующих в самой незначительной степени. Ильницкий, который уже получался в лифте за главного, неторопливо достал пачку «Тройки» и закурил. Кабина наполнилась тяжелым дымом.

– Вот же написано, не курить! — забарабанила тетка Марина ногтем по черной табличке с правилами.

– Это для нормальных лифтов, — возразил я. — А тут, извините, не пойми что. Я тоже закурю.

За компанию подымил и Анатолий, не обращая внимания на злобные взгляды супруги. Пацан тоже, кажется, хотел стрельнуть сигаретку, но постеснялся. Раввин демонстративно вышел наружу — стоял рядом с порожком, смотрел по сторонам.

– Что там? — окликнул Анатолий.

– Абсолютно ничего. Ни одного движения, ни животных, ни насекомых, ни птиц. Песок.

– Что мы сидим, как дураки, нах, паримся… — пробормотал Ильницкий и, бросив, бычок, принялся раздеваться. Он заголился до пояса, аккуратно сложив вещи стопочкой в углу и усевшись на них. Я думал, что он весь будет расписной, но нет, только на груди красовалась расплывчатая татуировка типа «Вот что нас губит» — с картами, голой женщиной и бутылкой вина.

Разделся и я.

Анатолий не решился, а раввин и тетка Марина — и подавно, лишь пацан скинул куртку и остался в футболке.

– Попить бы, — робко сказала тетка Марина.

– Нету, — отрезал Ильницкий. — Только коньяк.

– Когда человек знает, что нет воды, всегда очень хочется пить, — заметил раввин, продолжавший наблюдения. — Надо бы выйти посмотреть, что там, в самом деле, вокруг. Да боязно…

Тут у кого-то запищал телефон, запиликала полифоническая «Бесаме мучо». Все начали переглядываться: телефон оказался у Марины. Она достала его из сумочки и, демонстративно отвернувшись к стенке, сказала:

– Слушаю.

Помолчала несколько секунд и без всякого перехода страшно заорала:

– Людка? Людка? Людка!!! Нет, нет, не-е-е-ет! — И кулем сползла вдоль стены.

Телефон с тихим стуком упал на пол. Пацан подобрал, подержал на ладони и отдал его загипсованному Анатолию. Тот испуганно, точно змею, взял трубку и осторожно сказал в нее: «Алле, аллё!» Послушал, послушал, улыбнулся застенчиво:

– Молчат в трубку-то.

Перевел взгляд на жену, затем присел на корточки рядом с ней, положил ее голову себе на колени и спросил в некотором недоумении:

– Что же ты кричишь, Марина? Зачем ты кричала? Что случилось, что ты так кричала? Что с тобой, Марина, что с тобой, что с тобой?

Тетка Марина не отвечала. Анатолий сидел как будто в трансе — баюкая жену, как если бы она спала. Дышал часто и неуверенно и вдруг напрягся, сморщил лицо, вздрогнул всем телом и — обмяк. Отключился.

– Что это с ними? — спросил пацан, и голос его заметно дрожал.

– Да почем я знаю, — огрызнулся я. — Узнали что-то такое, отчего в осадок выпали. Ничего, полежат, придут в себя. Ты возьми их телефон, вдруг перезвонят, узнаем хоть, что случилось…

Ильницкий шагнул к тетке Марине, наклонился, посмотрел на нее внимательно, зачем-то оттянул веко и поглядел в глаз, после приложил два пальца к шее — туда, где обычно ясно и четко стучит пульс. Потом сделал то же самое с загипсованным Анатолием. Задумался на минутку, а потом сказал мне:

– Костян, давай на выход!

Стоять здесь, в тесной кабине, где становилось все жарче и жарче, мне надоело. Снаружи было страшно, но и внутри вовсе не весело…

– А давай! — согласился я и спросил: — А что, кстати, с теткой Мариной, как думаешь?

– Обморок. Полежит да придет в себя, ничего с ней не станется. Толстая больно, вот кровь ей в голову и ударила. И муж у нее тоже оказался впечатлительный… Но мы не об них, а вот обо что: я с первого раза тут толком ничего не рассмотрел — глянул, вижу пустыня Каракумы и тут же назад. А теперь нужно оглядеться повнимательней, — сказал Ильницкий. На выходе обернулся: — Пацан, ты тут самый надежный… ну вот и вы, Аркадий Борисыч… держите двери и кнопку на всякий случай. Мы далеко отходить не станем, тем более если ничего интересного не увидим, нах. Пока нас нету, прикиньте лучше по карманам, есть ли у нас что-нибудь пожрать. А то одним коньяком сыт не будешь… — На плечи накинь чего, обгоришь. — Это Ильницкий сказал уже мне, и я послушно накинул майку. Сам он, впрочем, ничего надевать не стал.

Помогая друг другу, мы не без труда поднялись наверх по осыпающемуся краю воронки, в центре которой стоял лифт. Я огляделся, и только теперь мне стало по-настоящему жутко. Да, я отказывался верить в то, что лифт попал в некое неизвестное и непонятное место, потому что видел кабину и то, что открывалось из ее дверей. Но в голову лезли разумные, логичные объяснения: террористы с газами, сон, какой-то природный катаклизм, может, и необычный, но тем не менее вполне земной и в конце концов объяснимый… А тут — от края до края желто-коричневая пустыня, легкий горячий ветерок над ней, сухие ползучие травинки, и ничего больше. Самое страшное — ничего. Хотя…

– Вячеслав, — сказал я.

– А? — Ильницкий обернулся, он задумчиво разглядывал что-то у себя под ногами, весь погруженный в какие-то тягостные размышления.