Алексей Тарасенко - Черный крест

Казнимый загоняется на место казни с помощью электрошоковых дубинок — это тогда, когда он сопротивляется, но таких не очень много, обычно один на семь-восемь казнимых. Потом ты предлагаешь ему завязать глаза и говоришь, что перед самым расстрелом расстреливающий сообщит ему, что сейчас начнет стрелять. Но это не всегда соответствует истине, курсанты ведь нервничают!

То есть иногда ты, зная, откровенно лжешь. И не по своей вине!

Правильнее было бы сказать: вам должны сообщить перед расстрелом, что в вас будут стрелять.

Перед казнью, за день до нее, к осужденному приходит священник. Если человек хочет, то исповедуется. В основном, люди отказываются.

Снимая мертвые тела со стен, очень часто приходится вляпаться в их испражнения — перед или сразу после смерти человек ходит под себя и по большому, и по маленькому. Тяжелая служба, точно. Самое противное в ней, конечно, это добивать осужденных за курсантов, которые не смогли их казнить — попадалось и такое. Или человек сильно ранен, так что курсант подумал, что казнил его, а после почему-то не может в упор выстрелить в голову, или вообще у курсанта сдали нервы, и он не стал исполнять приказ. Тогда это должен сделать дежурный.

Мне выпало так вот дежурить в один из дней двенадцать часов. Каждые 10 минут — казнь. Шесть на двенадцать — семьдесят два. 72 человека за одну смену. Пришлось «доделывать», как здесь говорят, «три работы». Зато ребята завязываются кровью с системой. Я долго думал, что это в принципе правильно. Утешало лишь одно: после этого зачета многие из этих курсантов будут здесь, в расстрельной тюрьме, проходить практику.

09. А в Казахстане все оказалось не совсем так, как мне сообщали в Москве, да, мне дали в подчинение сотню солдат, но половиной из них должен был командовать Магай, впрочем, подчиняясь при этом мне. А Магай любит деловые предложения вносить! Говоришь ему: сделай то. А он в ответ сто рацпредложений — и ничего не делает из того, что ты ему сказал сделать. Единственно, когда я смогу покомандовать всей сотней, так это первые три дня, пока Магай еще не прибыл, у него почему-то по приказу была задержка на три дня, но, по тому же приказу, он почему-то был должен окончить практику на три дня раньше. Вот несправедливость!

Короче, в один день на машинах мы добрались до места. Нас несколько раз обстреляли местные партизаны, но никого, по счастью, не убили. Были раненые, в основном легко. Пришлось, приехав на место, вызвать санитарный вертолет с базы. Вертолет прилетел через полтора часа, хотя должен был прибыть по нормам через час максимум, забрал раненых и улетел.

Тем временем нас продолжали обстреливать почти каждую ночь, но как-то все слабо. Мы же, в свою очередь, смогли хорошенько окопаться, создать абсолютно со всех сторон прикрытую пулеметами вертолетную площадку, и с тех пор раненых, а тем более убитых почти не было. Время от времени по рации я связывался с капитаном-куратором и докладывал, что у нас все в порядке.

Через три дня на том же вертолете прибыл Магай. При всем при том, что он мой друг, я не очень-то обрадовался его прибытию. Не очень-то люблю людей, из которых просто так и брызжет энергия! Мне это кажется противоестественным. Магай везде мог проявить инициативу, с ним прибыл десант (ВДВ, десантники) в составе восьми человек. Когда я спросил Магая, зачем он взял их с базы и как ему удалось уговорить на такое командование — в его подчинение стали входить не только люди, которые должны ему подчиняться по «практикантскому листу» по приказу о практике курсанта, — он меня ошарашил новостью, которая одновременно была для меня еще и, в общем-то, новостью радостной. Магай заявил, что не будет (изменился приказ) командовать пятьюдесятью человеками мотопехоты, но будет (ой, выпендрежник!) с десантниками выполнять «особое задание». Итак, я, несмотря на то, что Магай прибыл, продолжал командовать сотней солдат (кроме нескольких выбывших раненых, конечно).

Когда я все-таки выпытал у Магая, что это за «особое задание», то оказалось, что задание состоит в прикрытии — кого бы вы думали? — меня! Магай и восемь десантников, видите ли, должны были, совершая рейды в глубь территории противника, прикрывать от возможных осложнений мою сотню! И это при том всем, что, несмотря на небольшие партизанские вылазки, территория была очень хорошо насыщена российскими войсками. Ближайшие наши «соседи» находились от нас на расстоянии восьми километров.

Через день, хорошенько оторвавшись, ничего не делая и ничем нам не помогая, Магай со своими десантниками отправился в свой первый «рейд по территории врага». Они вернулись лишь вечером с несколькими ящиками пива. Ну вот! Не успели прибыть, а уже начинают действовать на то, чтобы вывести из подчинения «моих» солдат. Отвожу Магая в сторонку, прошу, чтобы такого больше не повторялось.

— Да лаааааадно! — Где-то, от кого-то я это уже слышал.

На следующий день они пригнали машину с арбузами.

Вся моя сотня дристала. Десантники, впрочем, от них не отставали. Рейды на три дня прекратились. Магай, к моему удовольствию, так же весьма страдал животом.

И что бы вы думали? Почему-то почти ни у кого не оказалось в аптечках таблеток от поноса! А куда же вы их дели? Куда они исчезли? Солдаты почему-то как-то странно молчат. Пришлось вызвать доктора с базы. Дело, как оказалось, серьезное.

Капитан-куратор выказал желание посмотреть на меня и проследить за тем, чем мы туг занимаемся. Ну, пожалуйста! Пусть только приедет! Все доложу о Магае! Пусть его отсюда заберут, чтобы не мешал.

Но капитан не прилетел, а по рации всю вину полностью возложил на меня: это ваш недогляд, говорил капитан. Прилетел доктор, такой классический Айболит, осмотрел нескольких солдат, сказал, что это — обычная «арбузная» болезнь, и оставил нам много-много таблеток от диареи. Сел в вертолет — и адьез. Красиво так, в лучах закатного солнца и на фоне сопок поднимался этот модернизированный МИ-8. Но, удалившись от нас на расстояние километров трех, вертолет вдруг вспыхнул и медленно, тяжело так стал падать. В небе был отчетливо виден след от ракеты, попавшей в наш «винт».

С базы сообщили, что скоро прилетят карательные и успокоительные штурмовые вертолеты и чтобы мы им по рации сообщили координаты предполагаемого места пуска ракеты. Затем капитан приказал мне (фамилия у него была, кстати, Жучков), чтобы мы прочесали местность, откуда была послана в вертолет ракета — но… через три дня!

Не понял…

Мы тщетно пытались связаться с вертолетом, но он не отвечал. Он упал, и, наверное, все погибли. Или кто-то остался в живых, но сломана рация или не может говорить. На всякий случай мы оставили радиометку с объясняющим текстом, для того чтобы, если кто-то останется в живых, по радиосканеру мог бы нас найти. Зря, кстати.