Фрэнсис Вилсон - Рожденный дважды

Последнее время он изменил прическу — стал носить длинные волосы. Они закрывали уши, которые торчали несколько больше, чем ему хотелось.

Намазывая свою жесткую щетину кремом, он думал, что хорошо бы кто-нибудь изобрел крем или что-то другое, задерживающее рост щетины на неделю или больше. Он заплатил бы за такое средство сколько угодно, лишь бы не подвергаться мучительному ритуалу бритья ежедневно, иногда дважды в день.

Джим долго водил бритвой «Жиллетт» по лицу и шее, пока они не стали приемлемо гладкими, потом провел бритвой по тыльной стороне ладоней. Когда он протянул руку к горячему крану, из гостиной донесся знакомый голос:

— Джимми? Ты здесь, Джимми?

Из-за сильного акцента, присущего жителям Джорджии, это звучало как «Джимме? Ты здесь, Джимме?».

— Да, я здесь.

— Забежала кое-что принести.

Она была в кухне и выкладывала на стол яблочный пирог, когда Джим вышел из ванной.

— Что это за ужасная музыка? — спросила она.

— Группа «Стоунз», ма.

— Через четыре года тебе будет тридцать. Не слишком ли ты взрослый для такой музыки?

— Не-а! Мы с Брайаном Джонсом однолетки, а Уоттс и Уайман даже старше меня.

— Кто они такие?

— Не важно.

Он пошел в гостиную и выключил проигрыватель. Когда он вернулся, она уже сняла с себя тяжелое суконное пальто и перекинула его через спинку одного из стульев у обеденного стола, оставшись в красном свитере и серых шерстяных брюках. Эмме Стивенс — невысокой, хорошо сложенной женщине — было под пятьдесят. Несмотря на легкую седину в каштановых волосах, на нее еще заглядывались мужчины. Она употребляла несколько больше косметики и носила немного более обтягивающую одежду, чем Джим хотел бы видеть на женщине, которую называл матерью. Но в глубине души он знал, что она хранительница домашнего очага и свое счастье видит в том, чтобы прибирать в доме и стряпать.

Она являла собой сгусток энергии и охотно принимала участие во всех благотворительных мероприятиях, будь то сбор пожертвований во славу Скорбящей Божьей Матери или в пользу оркестра средней школы Монро.

— У меня остались яблоки от пирога, который я пекла отцу, и я сделала такой же и для вас с Кэрол. Яблочный пирог всегда был твоим любимым.

— Он и сейчас самый любимый. — Джим наклонился и поцеловал ее в щеку. — Спасибо.

— Я еще принесла витамины «Паладек» для Кэрол. Последнее время она неважно выглядит. Пусть ежедневно принимает витамины, сразу почувствует себя лучше.

— Кэрол в порядке, ма.

— По ее виду этого не скажешь. Она осунулась. Не знаю даже, как это репетировать. А ты?

— Интерпретировать, ма. Интер…

— Интер… интерпретировать? Не знаю. Звучит как-то странно.

Джим прикусил губу.

— По крайней мере, в этом мы согласны.

— Вот именно! — сказала она, стряхивая с рук воображаемые крошки и оглядывая кухню. Джим знал, что она инспектирует кухонную мебель и полы, чтобы убедиться, что Кэрол по-прежнему отвечает высоким стандартам блюстительницы чистоты, каковой являлась сама Эмма, сколько Джим себя помнил. — Как дела?

— Хорошо, ма. А у вас с папой?

— Все хорошо, папа на работе.

— И Кэрол тоже.

— Ты писал, когда я пришла?

— Угу.

Это не совсем соответствовало действительности, но какого черта! Ма все равно не считала литературную работу не по найму настоящей работой. Когда Джим на полставки работал ночным редактором в газете «Монро экспресс», это была настоящая работа, потому что ему там платили. Он мог сидеть часами и бить баклуши, ожидая, чтобы в поселке Монро (имевшем статус города) на Лонг-Айленде произошло что-нибудь достойное опубликования в новостях, но ма считала это настоящей работой.

Просиживать дни дома за машинкой, выуживая из головы фразы, которые не даются и сопротивляются, это совсем другое дело.

Джим терпеливо ждал. Наконец она спросила об этом.

— Есть новости?

— Нет, ма, новостей нет. Почему ты все время вяжешься ко мне с этим?

— Потому что такой мой родимый долг.

— Родительский, ма, родительский.

— Я именно так и сказала: родимый долг для матери все время спрашивать, когда она станет бабушкой.

— Поверь, ма, когда об этом узнаем мы, сразу же узнаешь и ты, обещаю тебе.

— О'кей, но помни, — она улыбнулась, — если Кэрол в один прекрасный день забежит и скажет мне: «Да, между прочим, я уже на четвертом месяце», я тебе этого никогда не прощу.

— Наверняка простишь. — Он поцеловал ее в лоб. — Теперь, если не возражаешь, я должен…

Раздался звонок в дверь.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спросила мать.

— Нет, не ждал даже тебя.

Джим пошел к входной двери и обнаружил на пороге почтальона.

— Доставка с нарочным, Джим: Чуть не забыл, — сказал он, протягивая: письмо.

У Джима забилось сердце, когда он расписывался на квитанции.

— Благодарю, Карл.

«Может быть, они изменили решение там, в «Даблдей»?» — с надеждой подумал Джим.

— Доставка с нарочным? — спросила мать, когда он закрыл дверь. — Кому могло понадобиться…

Все его надежды развеялись, когда он прочитал обратный адрес.

— Это от какой-то адвокатской фирмы в городе.

Он открыл конверт и пробежал глазами короткое извещение. Дважды. Но так ничего и не понял.

— Ну что там? — спросила мать в нетерпении, протянув руку за письмом. Сгорая от любопытства, она произнесла последнее слово «та-а-м».

— Ничего не понимаю, — ответил Джим. Он передал ей письмо. — Тут говорится, что на будущей неделе я должен присутствовать на оглашении завещания доктора Хэнли. Я один из его наследников.

Бред какой-то! Доктор Родерик Хэнли — один из самых богатых жителей Монро. Или был им, пока не погиб в авиакатастрофе в прошлое воскресенье. Он — своего рода местная знаменитость. Приехал сюда, в деревню Монро — тогда это действительно было не больше чем деревня, — вскоре после Второй мировой войны и жил в одном из роскошных особняков на набережной. Всемирно известный генетик, составивший состояние на научных открытиях, которые разработал лабораторным путем и запатентовал; лауреат Нобелевской премии за достижения в области генетики.

Джим знал все о Хэнли, потому что ему было поручено написать некролог для «Монро экспресс». Известие о смерти доктора стало новостью номер один в Монро. Готовя некролог, Джим установил, что состояние Хэнли равнялось примерно десяти миллионам долларов.

Но Джим ни разу даже не виделся с этим человеком. Почему тот упоминает его в своем завещании?