Денис Грей - Лебединая песня

Вот так, охотясь на крыс и мышей, я подрос и окреп. Городская помойка и старый заброшенный водосточный коллектор были моими яслями и детсадом. Потом меня, малого звереныша, изловил Пак. Как он смог подкрасться ко мне незаметно, и набросить на меня мешок, не пойму. Я его не «учуял» рядом! Обычно я вот «чую» живность. Не обонянием, нет! Вот знаю и все тут, что за углом человек или за стеной сидит собака. А его нет. Так и попался.

Пак, плоская рожа, да будет ему городская помойка пухом, не был плотником и уж тем более не был кузнецом. Сам он себя называл «Деловой человек», при этом на его заросшей черной щетиной морде, проступала гаденькая такая ухмылочка, чуть обнажая гнилые зубы. Сам он, как мне рассказывал, был родом с Востока, его внешность сильно отличалась от здешнего народа. Был коренаст и не высокого роста, но самое главное отличие, это его узкие раскосые глаза. Бывало смотрит на тебя через свои щелочки, и хуй поймешь, толи рад, толи сейчас вьебет тебе в морду кулаком за какой ни будь косяк. А косяков поначалу, с моей стороны, было ох как дохуя!

4

По началу, Пак держал меня в железной клетке, и кормил разной хуетой, толи ради эксперимента, толи ему просто было прикольно смотреть как я сожрав кусок хлеба, блюю в углу клетки и харкаю. Тогда выяснилось, что никакая пища мне не подходит, кроме так сказать «натуральной». Жрал я только свежее мясо. Ну мог и не свежее сожрать без последствий. А вот пить, я мог все что угодно. Даже так полюбившийся мне с детства, чай, черный-байховый. Пак пил именно такой, когда не пил самогон местного производства. Давал и мне. Мы садились с ним за стол на деревянные табуреты пили чай мелкими глотками, и разговаривали обо всем.

Пак учил меня «работать», то есть шнырять по карманам в Толкучке, так назывался наш городской рынок. Учитывая мою скорость и реакцию, «рабочий» из меня вышел знатный, профессионал прямо! Чтобы не схлопотать в морду, я должен был приносить своему опекуну, не менее двух серебренников в день, ну или аналогично всяким другим добром. Остальное все себе. Хотя при нашей жизни у горожан было не густо и наворовать сумму более солидную, чем в два серебром, почти никогда не удавалось. А иногда приходилось и свое докладывать. А Пак бил сильно, нет не просто сильно, а охуеть как сильно и охуеть как быстро! Даже с моей реакцией, я пропускал больше половины ударов.

А еще Пак любил чистоту. В его небольшой хибаре, всегда, сколько я помню, было чисто и все его вещи лежали на «своих» местах. За оставленный где попало свой бушлат, можно было нихуево схватить в рыло. А о брошенных в сенях, немытых сапогах, получив по зубам, вооружиться тряпкой и прочим полагающимся инвентарем, выдраивать всю хибару до блеска. Причем иногда, когда у Пака было хуевое настроение, мыть все дважды. Эта брезгливость к грязи и беспорядку, передалась и мне, путем болючих затрещин и зуботычин. Но я ему за это даже благодарен. Самому приятно когда чисто и порядок.

Особенным предметом нежной и трепетной любви Пака, была небольшая, стеклянная фигурка черного лебедя. Каждый вечер, когда Пак садился у камина попить чай, он доставал ее из своего старого комода, разворачивал ветошь и любовался этим своим лебедем. На мой вопрос, о таком странном онанизме на кусок черного стекла, я удостоился только фразы, что это «память», и меня, выблядка, не должно это ебать вовсе!

Да и похуй, тоже мне цаца какая, пусть теребит этого «черного гуся»! Не очень то и надо!

Зимой, когда особо делать было нехуй, Пак учил меня читать и писать. Причем методика моего обучения, была аналогична уборке. За что тоже как бы спасибо, мир его праху!

Со временем, в добавок к чтению и письму, я освоил квалификацию «домушника». И теперь наш с ним прожиточный минимум начал повышаться. Пак вставил себе новые железные зубы, а я прибарахлился кожаной курточкой, прочными штанами и предметом черной зависти моих уличных закадык, кожаными берцами. Моя жизнь вообще стала прекрасной, когда во время незваного визита в чужое жилье, я прихватил добротный, явно не кухонный нож. Скорее кинжал. Он сам прилип ко мне в руки. Длинное, семнадцати сантиметровое вороненое лезвие, прочные упоры и удобная при любом хвате, пластиковая рукоять. К нему еще забрал кожаные ножны с петлей для ремня. Вертеть и махать ним, на заднем дворе нашей хибары, я мог часами. Я так полюбил этот нож, что ложась спать, всегда клал его с собой под подушку, за малым не желая ножу спокойной ночи. Теперь я понимаю Пака, и его лебедя! Даже странно, что алчный Пак, тогда у меня его не отобрал, хотя и видел не раз.

Однажды Пак, невесть от куда, притащил старое зеркало. Сказав, что заплатил за него дохуя, и если я его разобью, то он будет пиздить меня до усерачки каждый раз, когда захочет в него посмотреться. — Урод блядь…

Вечером Пак ушел по своим «делам», и я тут же сунул свою репу в это зеркало: На меня смотрел пацан, лет десяти, с огромными темно-карими, почти черными, лишенными белков, глазами. Бледное, худое и скуластое лицо, прикрывала копна прямых черных волос. Вперед торчал как флюгер, большой острый нос с горбинкой. Нижняя часть лица, плавно переходила в большой рот с тонкими бледными губами и оканчивалось острым подбородком.

— А теперь улыбочку! — И картина резко приобрела жутковатый вид, явив в отражении ровный ряд острых, акульих зубов с небольшими клыками. В прочем я остался крайне доволен своей внешностью. И без отлагательств, продолжил изучать себя. Ровное, «поджарое» тело имело бледный, слегка сероватый оттенок. Небольшие, но тугие, как канаты мышцы, оплетали каждый сантиметр, и заметно бугрились под кожей. Я спустил трусы, и ехидно ухмыляясь, стал демонстрировать перед зеркалом, свое, как мне тогда казалось, — «нихуйственное достоинство»! Видимо сильно увлекся, и проебал возвращение домой Пака.

Он стоял сзади меня и закипал, краснея прямо на глазах!

— Ах ты ебаное, мелкое, дрочило! — взвыл мой опекун и сжав кулаки, начал лупить меня по чем попадал.

Потом, закончив воспитательный час, спрятал зеркало в комод и заявил, что самолюбие это огромный порок! В моем случае клинический.

Хотя сам, регулярно разглядывал свое ебало в этом блядском зеркале.

Все изменилось, весной.

5

Я отсыпался после ночного «рейда» в своем углу, Пака не было дома и мне вовсе не хотелось вставать с моего топчана, когда я почуял ЧУЖОГО! Чужой человек, подошел к дверям нашей хибары и стоял не решаясь войти. Вообще у нас никогда не было никого постороннего в доме. Пак гостей не жаловал, и мог просто пальнуть с обреза через входную деревянную дверь, а после выйти и поглядеть, кого это угораздило постучаться. И правильно делал! Потому, что обычно приносило разную хуету, вроде бродяг, попрошаек или грабителей. Да и не принято у нас в городе, по гостям ходить.