Игорь Кром - Мемориал

Ухоженный эрдельтерьер подозрительно оглядел меня с ног до головы, не менее подозрительным взглядом одарила меня его хозяйка. Добрые люди не очень-то жалуют кладбищенских работников. Но не станешь же ей объяснять, что мы не имеем никакого отношения к печально известной похоронной службе, что у нас просто подряд на кое-какие реставрационные работы. Покрасить забор, вымостить плитами несколько тропинок… Мелочь, но мне всегда было приятно осознавать, что я занимаюсь хорошим и благородным делом. Благородным на фоне разграбленных склепов и сломанных крестов, на фоне забытых и затоптанных могил, на фоне добрых людей, спокойно прогуливающихся с детьми и собаками по только что уложенным дорожкам. Вряд ли кто-нибудь из них согласится при жизни, чтобы на его будущую могилу гадили собаки. Но обыденное ежедневное прохождение через кладбище не вызывает у добрых людей никаких эмоций. И это мне кажется самым страшным. Я был уверен, что мёртвые не заслуживают такого пренебрежительного обращения.

Время показало, что я был прав.

В склепе было холоднее, чем на улице. Ежесекундно содрогаясь, я переоделся в уже успевшую отсыреть цивильную одежду и принялся складывать рабочую в рюкзак.

Внезапно сзади послышался осторожный шорох. От неожиданности я вздрогнул и обернулся. Никого — только моя собственная тень, лохматая и зловещая, мрачно уставилась на меня с кирпичной стены.

Погасив свет, я вышел и захлопнул за собой дверь. На душе, что называется, кошки скребли, но я решил, что мне попросту не хочется перебираться отсюда на Пискарёвку. В самом деле, любому было бы грустно покидать обжитой склеп!

Последняя мысль вынудила меня улыбнуться. Я навесил замок, с трудом повернул замёрзшими пальцами ключ, засунул его под крыльцо и быстро зашагал на трамвайную остановку.

Может быть, мне только показалось, что из-за ближайшего надгробия меня провожает пристальным взглядом пара синих глаз?

2. ПРОНИКНОВЕНИЕ

Но часовой не спит,Огромный и безликий.«Не двигайся! Замри!»,И сразу штык в ребро,И кровушка бежит,И бесполезны крики,И через пустыриОн душу за крыло…

Где-то я читал, что в мире практикуется самый настоящий геноцид по отношению к «совам», то есть к людям, привыкшим вставать и ложиться поздно. Якобы, норвежские учёные выяснили, что в странах Скандинавии «сов», представьте, больше, нежели «жаворонков». Тем не менее, работа всех предприятий, учреждений и т. д. как в Скандинавии, так и у нас построена в режиме наибольшего благоприятствования именно «жаворонкам», к числу которых я, увы, не принадлежу. Ну что, скажите, мне с собой поделать, если заснуть раньше двух ночи для меня практически невозможно? Кстати, по гороскопу меня питает энергией Луна — ночное светило… А вот подняться раньше девяти, как правило, возможно, но зато крайне мучительно. Безусловно, когда изо дня в день приходилось рано вставать в Институт, я постепенно привыкал засыпать раньше, но это смахивало на издевательство над личностью. Что-то ломалось внутри меня, организм становился легко подверженным заболеваниям, ослабевала способность мыслить. Всё это очень походило на механизм переучивания левши, которое частенько заканчивается пороком сердца.

Вот и в этот раз, когда проклятый электронный монстр кинжальным воем разодрал на части спящий мозг, я лишь кое-как пальцами разомкнул слипшиеся намертво веки и, ничего не понимая, уставился на жуткие цифры: 07.15. Из замешательства меня вывела жена, замолотившая локтем в мой беззащитный бок.

— Что… такое? — только и смог выговорить я. Светка, приподнявшись, что-то промычала, не открывая глаз, и снова рухнула на подушку. Тоже «сова», она выработала в себе этот рефлекс — будить меня, не просыпаясь самой.

Я вспомнил, что сегодня надо ехать на Пискарёвку и тихо простонал. Это не Институт, не прогуляешь. Пришлось выползать из постели и с закрытыми глазами добираться до ванной. Только холодный душ привёл меня в чувство. И это чувство было явно нездоровым. Вода отчего-то пахла тиной, а мыло — скисшим борщом. Вообще, в нашей ванной, где стирается детское бельё, неприятный запах не редкость. Но при чём тут тина? Чушь какая!

Однако эта чушь меня серьёзно обеспокоила. Запаховые аномалии — я что-то читал о них. Что именно — не помнилось, но точно что-то нехорошее. Утро начиналось странно — чем больше я приходил в себя, тем больше мне становилось не по себе.

Провозившись в ванной, я не успел позавтракать. Зато мне удалось собраться, не разбудив детей. Татка мирно посапывала у Светланы подмышкой, а Гоблин спал вполне по-гоблински: ногами на подушке.

Хлебнув напоследок холодного чая с сахаром, я отправился на станцию.

В городе царила белая тьма — нечто среднее между снегом, дождём и туманом клубилось вокруг, заполняя собой черноту январского утра. Подслеповато щурились окнами параллелепипеды блочных домов. Неразличимые глазом островки льда на асфальте норовили подвернуться под ноги.

Серёги на платформе ещё не было. Некоторое время я стоял, вглядываясь в темноту. Во мгле различить что-нибудь было невозможно.

Зелёная одноглазая гусеница бесшумно выползла из тумана и, уже почти остановившись, издала зачем-то протяжный гудок, похожий на крик раненого слона. Люди в испуге шарахнулись от края платформы. Где-то впереди заплакал ребёнок. Выбросив из своего чрева нескольких пассажиров, электричка поглотила толпы других и так же бесшумно скрылась в тумане.

Внезапно пространство вокруг стало вязким, и у меня перехватило дыхание. Земля словно вздрогнула, и я уловил откуда-то издалека даже не звук, а призрак звука, протяжного, полного злобы крика. Липкий беспредельный ужас схватил меня за горло ледяными пальцами…

По опустевшей платформе змеился ветер.

Через мгновение наваждение исчезло, но я почувствовал себя выбитым из колеи и испытал сильное желание вернуться домой. Усилием воли я отогнал его прочь.

Когда появился Сергей, платформа уже снова заполнилась людьми. Увидев меня, он расхохотался. Видимо, выражение лица у меня было довольно-таки идиотским. Страх без причины — признак дурачины?

— Опаздываешь, — заметил я.

— Да? А сколько сейчас времени?

— Сорок две минуты.

— На тридцать семь уже ушла?

— Конечно.

— Странно, — удивился он.

— Что же тут странного? — удивился в свою очередь я. — Семеро одного не ждут.

— Я вышел из дома в двадцать минут.