Наталья Лебедева - Крысиная башня

Опасаясь, что на него в конце концов обратят внимание, он выдохнул и пошел вперед. Миновал высокие ступени, толкнул тяжелые двери и попал в длинный, унылый, тускло освещенный коридор, где за зарешеченным окном сидел дежурный.

— Здравствуйте, — сказал Мельник, наклоняясь к прорези в окне — Я хотел бы заявить о преступлении.

— Что за преступление? — лениво спросил молодой светловолосый лейтенант.

— Убийство, — ответил Мельник.

Полицейский собрался, выпрямил спину, подался к окну. На лице его проявился живой интерес:

— Кто убил? Кого?

— Мой студент, его фамилия Бойко. Убил девушку, не знаю ее имени. Это произошло позавчера, на Карьерах.

— Что за девушка?

Лейтенант потянулся к трубке телефона.

— Невысокая, средней комплекции: не полная, но и не худенькая…

— Вы видели, как он это делал или он вам рассказал?

— Не то и не другое.

— В смысле?

— Я… прочитал его мысли.

Лейтенант расслабился, откинулся в кресле, на его губах появилась кривая улыбка.

— Я понимаю, как это выглядит со стороны, но я могу доказать, — сказал Мельник. — Я точно знаю, где тело.

— На Карьерах, говоришь?

— Да, — сказал Мельник, стараясь не показать, что заметил издевку.

— Не наш район. Ты, профессор, обратись по месту совершения, там тебе и помогут.

Мельник стиснул зубы, подавляя злость. Он смотрел в наглые, умные, блестящие глаза молодого лейтенанта и думал о том, что не может сдаться просто так.

Можно было заставить лейтенанта лично поехать на Карьеры, но Мельник не знал, чем это кончится. Лейтенант мог сойти с ума и мучиться навязчивой идеей о трупе, который нужно достать из песка. Мог стать убийцей. В конце концов, его голова могла лопнуть, как мыльный пузырь. Мельник представил, как кусочки черепа, влажные от крови и мозга, разлетаются по сторонам и стучат по отделяющему лейтенанта стеклу.

— Не стой тут, мужик. Честно тебе говорю, — без угрозы, но твердо произнес полицейский, и Мельник вышел из отделения.

Он выяснил, к какому отделению относятся Карьеры, и поехал туда. Лейтенант Центрального района подсказал ему, как действовать, и, подойдя к следующему дежурному, Мельник соврал. Он сказал, что студент Бойко вчера после занятий признался ему в совершенном преступлении. Мельника проводили к следователю, в тесный кабинет с запыленным окном. Невысокий плотный капитан по фамилии Медведев, то ли с седеющими, то ли выгоревшими на солнце волосами, спросил:

— Где, по его словам, находится тело?

— Зарыто в песок… Он говорил, что рядом какой-то синий сарай. Это на том берегу, который далеко от шоссе. Напротив — крохотный островок.

— Примет негусто. Долго можно копать. Вы уверены, что он не выдумывает?

— Мне показалось, что нет. Он заметно нервничал. Правда, говорил бессвязно, и я не все понял.

— Почему он пришел к вам?

— Что?

— Почему он пришел именно к вам? Вы часто разговаривали? Он делился с вами чем-то до этого?

— Нет. Я не знаю, почему он решил поделиться этим со мной. Может быть, это потому, что мы проходили Ионеско, говорили об одиночестве и о смерти.

— Понятно… Понятно… Имени девушки, значит, не знаете?

— Нет, он не сказал.

— Как это произошло? Он говорил?

— Да, говорил. Они жарили шашлыки — там, в лесу, шагах в тридцати от берега должны быть кострище и кирпичи, — а потом он разозлился, я не понял, из-за чего. Он что-то говорил про маски. Разозлился и ударил ее шампуром. Кажется, не один раз.

— Не говорил, куда дел шампур?

— Не говорил. Может быть, так и валяется где-то рядом с кострищем. Я не знаю.

— Понятно… Что ж, можете идти. Если вы будете нужны, мы с вами свяжемся, Вячеслав Станиславович.

— Но вы что-то сделаете?

— Не беспокойтесь. Идите. Оставьте это нам.

На следующий день Бойко пришел в университет. Он был спокоен и собран, разговаривал и даже шутил. «Что ж, — подумал Мельник, — значит, решение было неверным.

Придется держать его мысли в кулаке и ждать, когда он слетит с катушек. И пусть это кончится тем, чем кончится».

Но после обеда появилась полиция. Мельник видел арест глазами Бойко и чувствовал его ужас. Тело было найдено, вина Бойко могла быть доказана: полиция обнаружила шампур с отпечатками его пальцев и кровью девушки. Мельник ушел из головы Бойко и почувствовал облегчение. Чужой разум, притуплявший его чувства на протяжении нескольких дней, тяготил его, словно был ядром на ноге каторжанина.

Саша стояла у окна и смотрела на улицу. Она всегда была маленькой и хрупкой, но за последнее время похудела еще больше. Руки ее стали почти прозрачными, плечи — острыми, как у подростка. Волосы у Саши были длинные и невесомые, как легчайший шелк. От природы они обладали тем невзрачным светло-русым цветом, который большинство женщин предпочитает сменить, но Саша никогда их не перекрашивала.

Черты ее лица были невыразительны, полустерты и будто размыты — Мельник знал их наизусть, ей не было нужды оборачиваться. Он хорошо помнил небольшой аккуратный нос, невысокий лоб с едва заметными дымчатыми бровями, бледные губы, не узкие, но и не пухлые, и светло-серые глаза того неясного цвета, какого бывает осенью затянутое облаками небо.

На ней было узкое платье стального цвета, перехваченное по талии тонким поясом, и благодаря платью и своей болезненной худобе Саша казалось иглой, воткнутой в плотное пространство комнаты как в игольницу — чтобы не потерялась.

Одна ее рука касалась заброшенной деревянной рамы для росписи по шелку. До болезни Саша часто рисовала, а теперь тяжелый запах резинового клея, прежде такой отчетливый, выветрился из комнаты. Другой рукой Саша рассеянно поглаживала Черепашку, сидевшую на окне. Кошка выглядела плохо. Ее трехцветная шерсть потеряла свой блеск и торчала клоками, голова была безвольно опущена, хвост свисал с подоконника, как флаг в безветренную погоду. На прикосновения невесомой хозяйской руки Черепашка почти не реагировала.

— Я думал о тебе, — сказал Мельник.

Саша не ответила. За окном волновались, как море, тонкие плети березы, и комнату заполнял нежный, золотисто-зеленый свет. В этих отсветах Саша казалась ненастоящей, нездешней и очень далекой.

Раньше она радовалась приходу Мельника. Он тогда был холоден, избегал объятий и откровенных взглядов, изо всех сил старался держаться от Саши подальше, но совсем не видеть ее не мог.

Мельник очень долго не хотел признаваться себе в том, что любит ее. Это продолжалось до тех пор, пока врач не сказал им, что шансов на выздоровление мало, и ему стало страшно. Мысль о жизни, в которой нет Саши, причинила ему невыносимую боль.