Иннокентий Соколов - Бог из глины

Дождь усилился, грозя превратиться в ливень — капли барабанили по крыше, отчего становилось неуютно. Вместе с осенью Степан ненавидел все, что она всегда приносит с собой — холод, ветер, дождь, грязь. Ну как скажите на милость можно любить все это?

Или прогулки в парке, когда ветер стихает, и слышен шорох падающих листьев — несмотря на чудную прелесть увядания, Степану всегда хотелось поднять повыше воротник плаща, чтобы отгородиться от всего этого. Он уныло слонялся по аллеям, разбрасывая листья, отчего обувь покрывалась грязью, и осень шептала о том, что ненавидит его.

Степан стиснул зубы — еще полкилометра, и на въезде в город, дорога пойдет на спуск. Промчаться, лишь изредка останавливаясь на светофорах, и впереди ляжет прямая трасса — с расположенными вдоль нее городишками, что промелькнут в боковом окне машины, оставшись тенями в подсознании.

Проклятая погода решила доконать его — дождь обрушился на машину, в его шуме потерялись звуки дороги. Откуда-то спереди вынырнул силуэт очередной колымаги. Она плелась прямо посередине, не давая обогнать, — Степан едва успел притормозить.

Он посигналил. Водитель машины впереди то ли заснул, то ли нарочно не обращал внимания — облезлый тарантас все так же маячил впереди, очевидно не собираясь пропускать Степана.

(Похоже тот парень, нарочно пытается разозлить тебя!)

Степан моргнул фарами. Бесполезно.

Водитель колымаги словно издевался над ним.

(Хей, приятель, следуй за мной, и мы успеем узреть второе пришествие, прежде чем доберемся до города…)

Королев надавил на клаксон — от рева проснулся бы мертвый, вот только парень впереди, даже не собирался сделать это. Степан попытался протиснуться в узкий промежуток между той машиной и обочиной — с таким же успехом можно было бы попытаться пролезть в игольное ушко.

— Черт тебя подери! — В сердцах выругался Степан. Он прижался к рулю, чувствуя, как в висках застучали молоточки ярости.

Он приблизился вплотную, словно собираясь протаранить машину наглеца. Посигналил, затем еще раз…

Такое бывало с ним иногда — ярость подкатывала багровой волной, отчего хотелось выть, рычать, биться в судорогах. Ярость переполняла, душила, расплескивалась огненными брызгами.

— Сукин сын! Настырный сукин сын!!! — Степан кричал, уже не сдерживаясь. Ему захотелось влепить что есть силы в зад чертовой колымаге, сбросить ее ко всем чертям с дороги, чтобы та кувыркалась по обочине!

Наконец, словно услышав его, машина впереди, ушла в сторону. Нога вдавила педаль газа. "БМВ" издал сочный львиный рык, и послушно рванул вперед, обгоняя старый, видавший виды "Москвич". Степан повернул голову, бросив скользящий взгляд на машину. Сидевший за рулем молодой парень, лет тридцати, старательно рулил, всем своим видом изображая полную сосредоточенность на дороге. Рядом суетилась неприглядного вида блондинка. Ее полное лицо было перекошено от страха, она вцепилась в руку водителя, словно сама собиралась сесть за руль, прямо на ходу.

(Жена? Скорее всего — на таких именно женятся. Толстуха идеально подходила на роль клуши, стоящей целый день у плиты, вытирающей руки о фартук, в ожидании своего благоверного…)

Парень повернул голову, и на мгновение Степану показалось, что в его глазах сверкнули огоньки. Королев мотнул головой, старательно подрезал "Москвич" и погнал дальше, разбрызгивая грязь, пытаясь вырваться из капкана сновидений. Степан даже не оглянулся — ему хотелось чтобы между ними осталось как можно больше километров мокрой дороги.

Он мчал, понемногу приходя в себя, слушая музыку дождя, отдаваясь дороге — казалось так можно прожить целую жизнь, и закончить ее где-нибудь на обочине бесконечной, равнодушной дороги, которой нет дела до разных неудачников, что решили, будто смогут пройти путь от начала до конца…

Дождь перестал лить так же внезапно, как и начался. Дорога превратилась в ползущую змею — она мелькала полосами разметки, ее черная асфальтовая кожа влажно блестела, лишь изредка ощеряясь колдобинами и вспучившимися заплатами.

Степан проехал следующий городок — очередная провинциальная дыра, в которой умирают, растворяются, уходят в небытие надежды и таланты. Каждый километр оставшийся позади, ложился маленьким кирпичиком в хлипкую, зацементированную надеждой стену, которую Королев возводил между собой и неведомым злом. Злом, посягнувшим на его спокойствие.

За городом дорога стала шире, обросла с двух сторон посадкой, вновь обзавелась сплошной двойной линией разметки на мокром, потрескавшемся асфальте. Степан прибавил газу, чувствуя себя маленьким зверьком, стремящимся убраться, прочь, от страшных когтей хищника, преследующего очередную жертву.

Шорох настиг его, догнал серой тенью, мчащейся вдоль разметки, накрыл машину, прошелся скребком по нервам.

Странный шорох.

Не тихий шелест разворачиваемой конфеты, не бумажный, пыльный звук рвущейся бумаги — словно кусочки мела скрипнули, стираясь, друг о друга, перемалываясь в мелкую пыль. Маленькие камешки мела… или сухой глины.

На мгновение Степан почувствовал, как этот глиняный шорох заменил собой все ощущения, тихий скреб-поскреб перерос в оглушительное скрипение. Куски глины истирались, крошились, ломаясь с противным звуком.

Чей-то голос пророкотал в сознании, отдаваясь громом:

— Я достану тебя, клянусь…

Пронзительный визг тормозов, застывшее изображение в зеркале заднего вида, и известный писатель, наполовину вывалившись из машины, вдыхает осенний воздух трассы, понемногу приходя в себя.

(Подохнешь, тварь…)

Степан вздрогнул, услышав где-то в глубине мыслей, отголоски страшного пожелания…

Он затравленно оглянулся, пытаясь собрать воедино волю и разум. Волна чужой ненависти накрыла с головой и схлынула, оставив легкую головную боль, и чувство усталости.

Степан вывалился из машины, и упал на колени, испачкав дорогие джинсы холодной придорожной грязью. Упираясь ладонями в мелкий острый гравий обочины, он кое-как сумел приподняться. Глиняный шорох пропал, и шум пролетающих по трассе машин ворвался в уши.

Вдох — выдох. Степан прислонился спиной к машине, понемногу успокаиваясь, пытаясь собрать воедино разбежавшиеся мысли.

— Я нашел твой город…

Голос отозвался в голове противным причмокиванием, чавканьем, словно что-то пыталось говорить с ним, набрав полный рот (глины!) пищи, и нетерпеливо пережевывая челюстями, вещало о грядущих переменах в жизни Степана.

Королев уселся в машину и тупо уставился на руль. Драгоценные секунды падали мелкими песчинками, поблескивая в дрожащем от страха воздухе.