Стивен Кинг - Дьюма-Ки

ii

К тому времени боли значительно ослабели, или мозг уже сумел внести существенные коррективы и приспособиться к ним. Голова, случалось, болела, но не так часто и не столь сильно: между ушами больше не били самые большие в мире башенные часы. Я, конечно, с нетерпением ждал таблетку викодина в пять и оксиконтина в восемь часов (едва мог ходить, опираясь на ярко-красную «канадку»[11], не проглотив эти волшебные таблетки), но мое слепленное заново правое бедро начало заживать.

Кэти Грин, королева лечебной физкультуры, приходила в Casa Freemantle[12] в Мендота-Хайтс по понедельникам, средам и пятницам. Мне разрешали принять дополнительную таблетку викодина перед нашими занятиями, и все равно к концу упражнений мои крики звенели по всему дому. Нашу игровую комнату в подвале переоборудовали в кабинет лечебной физкультуры, оснащенный даже горячей ванной, куда я мог залезать и вылезать без посторонней помощи. После двух месяцев занятий лечебной физкультурой (то есть почти через шесть месяцев после несчастного случая) я начал по вечерам самостоятельно спускаться в подвал, чтобы повторить упражнения для ног и немного потренировать пресс. Кэти говорила, что час-другой занятий перед тем, как лечь в кровать, высвобождают эндорфины и способствуют более крепкому сну. Насчет эндорфинов не знаю, но спать я действительно стал лучше.

И во время одного из таких вот вечерних занятий (Эдгар в поисках неуловимых эндорфинов) моя жена, с которой я прожил двадцать пять лет, спустилась в подвал и сказала, что хочет со мной развестись.

Я прервал то, что делал (сгибался вперед, вытянув ноги перед собой), и посмотрел на нее. Я сидел на мате. Она стояла у подножия лестницы, достаточно далеко от меня. Я мог спросить, говорит ли она всерьез, но света хватало (спасибо флуоресцентным лампам), и такого вопроса я не задал. Если на то пошло, не думаю, что женщина может пошутить на такую тему через шесть месяцев после того, как ее муж чуть не погиб в результате несчастного случая. Я мог бы спросить почему, но и так знал. Видел маленький белый шрам на ее предплечье в том месте, куда я ударил пластиковым ножом (нож я схватил с подноса, на котором в больнице мне принесли обед), но ведь этим дело не ограничивалось. Я подумал о том, как велел ей, не так уж и давно, унести отсюда завтрак и засунуть в пудреницу. Я подумал, а не попросить ли ее еще раз все обдумать, но злость вернулась. В те дни «неадекватная злость», как называл ее доктор Кеймен, частенько составляла мне компанию. Но злость, которую я испытывал в тот самый момент, не казалась мне неадекватной.

Я сидел без рубашки. Моя правая рука заканчивалась в трех с половиной дюймах ниже плеча. Я приподнял ее (это все, на что были способны оставшиеся мышцы), чтобы наставить на жену, и сказал:

– Это я показываю тебе палец. Убирайся отсюда, раз ты этого хочешь. Убирайся отсюда, мерзкая, бросающая меня сумка.

Первые слезы потекли по ее лицу, но она попыталась улыбнуться. Получилась гримаса.

– Сука, Эдгар. Ты хотел сказать, сука.

– Слово – это всего лишь слово. – Я вновь начал сгибаться и разгибаться. Чертовски сложное это упражнение, если у тебя нет одной руки: тело постоянно уходит в сторону. – Я бы не оставил тебя, вот в чем смысл. Не оставил бы. Прошел через грязь, кровь, мочу и пролитое пиво.

– Это другое. – Она и не пыталась вытереть слезы. – Другое, и ты это знаешь. Я бы не смогла разорвать тебя надвое, если бы пришла в ярость.

– Мне бы пришлось чертовски потрудиться, чтобы разорвать тебя надвое одной рукой. – Я увеличил частоту сгибаний и разгибаний.

– Ты ударил меня ножом! – Вот он, решающий аргумент. Чушь собачья, и мы оба это знали.

– Это был пластиковый нос, ничего больше, я тогда мало что соображал, и это будут твои последние слова на гребаном смертном ковре: «Эдди ударил меня пластиковым носом, прощай, жестокий мир».

– Ты меня душил, – проговорила она так тихо, что я едва расслышал.

Я перестал наклоняться и вытаращился на нее. В голове принялись бить часы. Дин-дон, похоронный звон.

– Что ты такое говоришь? Я тебя душил? Никогда я тебя не душил.

– Я знаю, ты не помнишь, но душил. И ты не тот, что прежде.

– Заткнись. Оставь это дерьмо для… того… для парня… твоего… – Я знал это слово, и я видел человека, которого хотел обозвать этим словом, но вспомнить не смог. – Для того лысого хера, с которым ты встречаешься в его кабинете.

– Моего психотерапевта, – уточнила она и, само собой, разозлила меня еще сильнее: она помнила слово, а я – нет. Потому что ее мозг не превращался в желе.

– Ты хочешь развод, ты его получишь. Выбрасывай все, что было, почему нет? Только изображай аллигатора где-нибудь в другом месте. Убирайся.

Она поднялась по лестнице и закрыла дверь, не оглянувшись. И лишь после ее ухода я сообразил, что хотел сказать «крокодиловы слезы». Лей крокодиловы слезы где-нибудь еще.

Ладно, сойдет и так, хоть это и не совсем рок-н-ролл. Так говорит Уайрман.

В итоге из дома уехал я.

iii

За исключением Пэм, у меня не было партнеров в моей прошлой жизни. Четыре принципа успеха Эдгара Фримантла гласили (записывайте, чего уж там): не занимай суммы, большей твоего ай-кью, помноженного на сто; не занимай у человека, который при первой же встрече начинает называть тебя по имени; никогда не пей спиртного, пока солнце стоит высоко, и никогда не обзаводись партнером, с которым не захочешь обниматься голышом на водяном матрасе.

Зато у меня был бухгалтер, которому я доверял, Том Райли. Именно он помог мне перевезти те немногие вещи, которые я взял с собой, из дома в Мендота-Хайтс в наш коттедж на озере Фален. Том (сам он разводился дважды, и оба раза с серьезными потерями) всю дорогу изливал на меня свои тревоги.

– В такой ситуации ты не должен уезжать из дома. Только в том случае, если судья вышибет тебя. А так ты словно отдаешь преимущество своего поля в плей-офф.

Преимущество своего поля меня совершенно не волновало. Я только хотел, чтобы он внимательно следил за дорогой. Меня передергивало всякий раз, когда встречный автомобиль слишком уж приближался к разделительной полосе. Иногда я напрягался и жал ногой на несуществующую педаль тормоза перед пассажирским сиденьем. А насчет того, чтобы вновь сесть за руль, я даже не помышлял. Разумеется, Бог любит сюрпризы. Так говорит Уайрман.

Кэти Грин, королева лечебной физкультуры, развелась лишь единожды, но полностью поддержала Тома. Я помню, как она сидела в трико, скрестив ноги, держала мои ступни и взирала на меня с суровой яростью.