Дженнифер Макмахон - Люди зимы

Тетя не была моей настоящей родственницей, но она любила меня, заботилась обо мне, воспитывала меня с самого рождения, поскольку моя собственная мать умерла через считанные часы после того, как произвела меня на свет. Свою мать я, естественно, не помнила и помнить не могла – единственными доказательствами ее существования были свадебные фотографии родителей, сшитое мамой лоскутное одеяло, под которым я спала, да истории, которые рассказывали мне мои старшие брат и сестра.

Джейкоб утверждал, что я смеюсь точь-в-точь как мама. Констанс говорила, что мама танцевала лучше всех в округе, и что остальные девушки ей ужасно завидовали.

Тетины предки были родом откуда-то с севера – кажется, из-под Квебека. Ее отец был белым траппером, а мать – индеанкой. Сама Тетя тоже была похожа на индейца: она носила на поясе большой охотничий нож и одевалась в длинное платье из мягкой оленьей кожи, расшитое яркими бусинами и крашеными иглами дикобраза. Кроме того, она хорошо говорила по-французски, а иногда пела песни еще на каком-то языке, название которого я так никогда и не узнала. На указательном пальце правой руки Тетя носила кольцо из пожелтевшей кости.

«А что на нем написано?» – спросила я однажды, показывая кончиком пальца на странные буквы и символы, вырезанные на его поверхности кольца.

«Что жизнь – это кольцо», – загадочно ответила Тетя.

Жители городка Тетю побаивались, однако это не мешало им частенько наведываться к ее хижине, которая стояла в чаще за Чертовыми Пальцами. Они приходили к ее порогу по хорошо всем известной тропе и приносили деньги, мед, ви́ски и многое другое, надеясь выменять за это одно из ее снадобий. У Тети всегда находились и капли от колик, и чай от лихорадки, и многое другое, а в маленькой бутылочке из голубого стекла хранилось средство столь могучее, что – как утверждала сама Тетя – одной его капли хватило бы, чтобы приворожить любого мужчину.

А в том, что́ говорила Тетя, я никогда не сомневалась.

Знала я о Тете и кое-что еще. Несколько раз я видела, как рано утром она тайком выскальзывала из папиной спальни, слышала звуки, доносившиеся из-за запертой двери, когда Тетя навещала его по ночам.

Тетю я старалась не сердить. Она терпеть не могла, когда ей возражают, вспыхивая буквально от малейшей искры. Если кто-то вдруг не хотел платить ей за лекарства, наговоры или другие услуги, она сама отправлялась в городок и, бормоча заклинания, рассыпа́ла вокруг жилища должника странный черный порошок, который доставала из подвешенной к поясу замшевой сумки. После этого на упрямца и членов его семьи обрушивались самые разнообразные несчастья: болезни, пожары, неурожай и прочее. Некоторые даже умирали.

Я опустила в корзину очередную порцию папоротниковых завитушек.

«Скажи, Тетя, а мертвые правда могут возвращаться?»

Слегка наклонив голову, она долго смотрела на меня маленькими, темными глазами.

«Да, – проговорила она наконец. – Мертвые могут возвращаться. Есть один способ… О нем немногие знают, а кто знает – передает секрет своим детям. У меня детей нет, а поскольку ты – мой самый близкий человек, я передам этот секрет тебе… в свое время. Я запишу все, что знаю… что мне известно о “спящих”, потом положу бумаги в конверт и запечатаю пчелиным воском. Ты спрячешь конверт в надежное место, и однажды, когда ты будешь готова, ты вскроешь его и прочтешь…»

«А как я узнаю, что я готова?» – спросила я.

Тетя улыбнулась, обнажив мелкие, слегка заостренные, как у лисы, зубы – белые, но в пятнах от табачной жвачки.

«Узнаешь», – твердо сказала она.

Все это я пишу тайком, спрятавшись под одеялом. Мартин и Лусиус уверены, что я давно сплю. Я слышу, как они ходят внизу, пьют кофе и обсуждают мою «болезнь» (боюсь, что прогноз не слишком благоприятный). Это, однако, не помешало мне мысленно вернуться в прошлое, вспомнить, как все начиналось, и восстановить полную картину буквально по кусочкам – так женщины в наших краях шьют лоскутные одеяла и коврики. Вот только мое одеяло получается на редкость мрачным, если не сказать – жутким.

«Герти…» – слышу я голос Мартина сквозь позвякивание ложки, которой он помешивает кофе в своей любимой жестяной кружке. Я уверена, что сейчас Мартин сильно хмурится, на лбу появляются глубокие морщины, а лицо становится печальным, как бывает каждый раз, когда он произносит ее имя.

Затаив дыхание, я прислушиваюсь изо всех сил.

«Иногда несчастье может сломать человека, – отвечает Лусиус. – И он уже никогда не станет прежним».

А со мной действительно случилось несчастье. Большое несчастье. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, я отчетливо вижу перед собой лицо Герти, ощущаю на коже ее теплое, сладкое дыхание, слышу, как она спрашивает:

«Скажи, когда снег становится водой, он помнит, как был снегом?».

– Мартин, проснись! – Тихий шепот, легкое прикосновение к щеке – и он открыл глаза. – Пора!..

Мартин слегка приподнял голову, с сожалением оставляя сон о женщине с длинными темными волосами. Она что-то говорила ему, что-то очень важное – такое, что ему ни в коем случае нельзя было забывать.

Перевернувшись на бок, Мартин увидел, что лежит в постели один. Та половина простыни, где лежала Сара, была холодной. Сев на кровати, он натянул на плечи одеяло и прислушался. Из-за двери дочери на противоположной стороне коридора доносились голоса и приглушенное хихиканье.

Неужели Сара снова проболтала с Герти всю ночь? Нет, он понимал чувства жены, но для девочки это было, скорее всего, не полезно. Больше того, привязанность, которую Сара питала к дочери, часто казалась ему чрезмерной и… нездоровой. Например, буквально на прошлой неделе она три дня подряд не пускала Герти в школу под предлогом того, что у девочки, дескать, начинается простуда (какая там простуда – легкий кашель!). И все три дня Сара буквально из кожи вон лезла, чтобы угодить дочери. Она и волосы-то ей заплетала, и новое платье сшила, и пекла ее любимое печенье, и в прятки с ней играла. А когда племянница Сары, Амелия, пригласила Герти к себе на выходные, она привела не меньше десятка очень веских причин, чтобы не отпустить дочь. «Она такая слабенькая и будет так сильно скучать по дому…» – увещевала Сара, но Мартин отлично понимал, что на самом деле именно его жена не в силах расстаться с дочерью даже на несколько дней. Да, Лусиус был прав: Сара сильно изменилась, а если Герти не было рядом, она и вовсе становилась сама на себя не похожа.