Не родня - Василий Сергеевич Завадский
Сколько лет прошло? Десять? Пятнадцать? Плохое почему-то не помнилось. В памяти остались лишь такие моменты, хотя и хорошими я бы их не назвал. Добрыми, наверное. Домашними.
Из ностальгических воспоминаний меня вырвал срывной лай собаки, заглушивший негромкую музыку в наушниках. Я выключил гарнитуру. С удивлением для себя, я обнаружил, что почти подошёл к своему подъезду. В сгустившихся сумерках слышался собачий лай, отборная брань, крики. Кричали двое. Очевидно, мужчина и женщина. Кричали то ли друг на друга, то ли на третье лицо. В какофонии было не разобрать. Нащупывая ключи в кармане, я уже срезал угол, идя через детскую площадку в центре двора. Поравнялся со снеговиком. Уродливое детское ваяние совсем поникло. Рябиновый рот высыпался. «Может у него цинга? – подумал я тогда и дополнил сам себя. – Вкупе с сифилисом». Нос-морковка отвалился и чернел в луже у основания уродца.
Голоса стали читаемыми. В полутьме у соседнего подъезда, можно было различить пару силуэтов. Вечерний концерт устроила соседская, не самая благополучная, но уж точно самая экстравагантная семейная пара этого дома. Помимо того, что эти два сапога пара являлись блестящими образчиками выдающегося алкоголизма, так ко всему прочему были ярким примером того, как не надо строить семейный институт.
«Дети и животные не должны страдать, – подумал я. – Именно поэтому, таким вот пациентам нельзя заводить домашних питомцев и обзаводиться чадом».
Детей, насколько мне известно, у них не было, а вот питомец был. Мопс по кличке Омч стал невольным свидетелем вечернего спектакля и драл свою маленькую глотку на весь двор, с неистовым лаем нарезая круги вокруг ссорившихся супругов.
Доставая чип из кармана, я прокручивал в голове лишь одну мысль. Немую мольбу Всевышнему: «Только бы не узнал. Только бы не узнал. Только бы…»
– Дюх! – оклик вернул меня к реальности.
– Твою мать, – громким шёпотом выругался я, упорно дела вид, что не услышал и уже почти приложил чип к домофону.
– Андрюха!
Я обернулся. От соседнего подъезда в мою сторону шатко и торопливо шёл мужчина. Он неуклюже, почти вприпрыжку, огибал припорошенные снегом лужи. Омч, похрюкивая, семенил за фигурой на своих коротеньких лапках-сосисках.
– Здорово, старик, – с беззаботной усмешкой бросил мне сосед, похоже, забыв о скандале минутной давности с супругой. В полупьяном мужлане я узнал своего старого друга детства, Маугли, так и не успевшего повзрослеть. Имя у него, конечно, было вполне классическим, но кличка, полученная за смуглую кожу, прилипла к парню как банный лист ещё со школьной скамьи. Резиновые сланцы на тёплый носок, шорты и синяя ветровка, наброшенная на заляпанную кровью майку-алкоголичку. Образ говорил сам за себя. Маугли протянул мне руку в знак приветствия. Рука была в крови.
– Скажи, что это твоя кровь, – произнёс я, не вынимая рук из карманов.
Маугли замялся, отдёрнул грязную руку, суетливо вытер кровь о шорты и растянул окровавленные губы в щербатой улыбке. Недоставало переднего зуба.
– Сковорода, – сказал он, горделиво вздёрнув подбородок, словно вояка, кичащийся боевым ранением.
– Смотрю, вы свои забавы на свежий воздух перенесли? – спросил я.
Маугли накинул капюшон ветровки, неуклюже подкуривая противопожарными белорусскими спичками.
– Спасался от сумасшедшей суки, – сказал он, раскуривая сигарету. – Я карточку у неё «одолжил», а эта мегера пронюхала, ну и сразу за «ударный инструмент».
– Не жалуйся на машину, Маугли, сам выбирал, – усмехнулся я.
– Вот только не надо тут философствовать. Можно подумать твоя тебя никогда ничем не прикладывала?
– А ты сильно удивишься?
Маугли промолчал, сплюнул кровью, щелчком выбросил сигаретный бычок и, секунду помявшись, подбирая слова, спросил:
– Дюх, у тебя пару копеек не будет?
– На бухло не дам, – отрезал я.
– Да не на бухло. Курево заканчивается.
– Так ты ж у своей карточку одолжил?
– А вот то было на бухло, – уточнил Маугли, явив щербатую улыбку. – Чесслово. На курево. Зуб даю.
Повисла недолгая пауза, после чего тишину вечернего двора разорвал истерический хохот двух мужиков среднего возраста, смеющихся, как младенцы от щекотки. Маугли в тот момент и вправду походил на младенца. Беззубого, подкопченного младенца.
Я пошарил в задних карманах джинсов в поисках мелочи. Пусто. Потянулся к бумажнику, и вдруг появилось чувство, что это меня, а не Маугли, смачно огрели чугунной сковородой. В голове зажглась лампочка, загудел набат. Оливки. Я не зашёл в чёртов магазин!
Пояснив соседу, что мелочи нет и предложив подождать меня десять – пятнадцать минут, если, конечно, у него есть желание, я, злясь на самого себя, направился в так называемое «СуперСельПо» – продуктовый магазин, находившийся прямо за домом. Желание у Маугли, разумеется, было, а вот возможности меня ждать – нет. Пусть и не холодный, но гнилой декабрь брал своё. Я запустил одетого не по сезону товарища в подъезд, предложив дождаться меня внутри. Тот, не раздумывая, согласился и прильнул к паровой батарее, едва переступив порог подъезда.
***
Из магазина я возвращался с упавшим сердцем. Мне казалось, что самым логичным завершением сегодняшнего дня должно стать убийство. Моё, например. А как иначе можно смотреть на вещи, когда за каких-то пятнадцать – двадцать минут тебя обсчитывают на кассе, и баночка оливок элегантно превращается в бочонок икры. Затем банкомат жрёт твою карточку, после чего, в ожидании «зелёного» на светофоре, тебя окатывает рыжим месивом пролетающая на первой космической маршрутка, и в довершение всего этого – бездомная дворняга рвёт тебе пальто. Ко всему прочему мне предстояло разрушить хрупкие надежды Маугли. Ведь мелочи у меня не было. Денег вообще не было! Ни материальных, ни виртуальных. Я представил выражение лица Тани. Я не хотел её расстраивать. В такие моменты, она, как правило, не сердилась. Просто плакала.
В шутку, а может
