Чудовищное (ЛП) - Ли Эдвард
"Осторожнее с краем", - напомнил он себе, пройдя некоторое время.
Нижняя стена - пол - должна скоро появиться.
Носок его ботинка потёрся, измеряя, нащупывая конец.
"Не облажайся, старый хрен!" - предупредил он себя.
Правда, в прошлом он спускался по верёвке бесчисленное множество раз, но сейчас ему было семьдесят. Даже свободное падение всего на несколько футов может сломать его бедро или сломать колено.
"Осторожно, осторожно..."
Теперь он опускал весь вес своего тела только за счёт силы своих рук. Абсолютная темнота склепа, казалось, поглотила его целиком.
Ниже...
"Где этот чёртов пол!"
...и ещё ниже. Полная чернота лишала всякого ощущения размера; в какой-то изначальной части его психики его ноги могли свисать над шахтой глубиной в милю. Этот мысленный образ, усугублённый тьмой, которая теперь, казалось, стала ещё темнее, заставил его сердце снова дрогнуть. Он знал, что недостаточно силён, чтобы подняться обратно в пределы провала, где, по крайней мере, он мог удержаться. Теперь его руки дрожали, и он понял, что у него есть единственный выход: отпустить и упасть.
Ему не нужно было приказывать своим рукам, чтобы освободить верёвку. Вся сила в его руках в перчатках ослабла, и он упал...
"Боже, пожалуйста! Спаси меня!"
Он пролетел около восьми дюймов, прежде чем его ноги коснулись дна склепа.
"Идиот! Сумасшедший старый дурак!"
Но тем не менее он поблагодарил Бога.
Он стоял неподвижно в темноте, позволяя своему сердцу немного биться, возвращая свои истинные чувства.
"Я здесь. Наконец-то".
Влияние этого факта в конце концов поразило его:
"Я первый человек, ступивший в это место... за десять тысяч лет..."
Он наклонился, нащупал верёвку, к которой привязал фонарик, затем схватил её в руки. Он подождал немного, а затем - какое-то безвкусное ощущение драматизма - фонарик был у него в руках, но всё ещё не горел.
"Когда я включу его, я увижу фрагмент, возможно, самой загадочной истории, когда-либо обнаруженной в Северной Америке..."
А после:
- Хватит мелодрамы, - сказал он себе вслух. - Вместо того, чтобы стоять здесь, как какой-то семидесятилетний чудак из дома престарелых, включи чёртов фонарик.
Но прошло ещё несколько секунд, а фонарик так и не горел.
Он мог только догадываться. Историческая человеческая природа боялась темноты, но сейчас, похоже, Фредрик боялся света.
Почему?
"На полу лежат расчленённые тела, - подумал он. - Иерархические индийские жрецы Понойя. Как они оказались расчленёнными?"
Он боялся.
"Какой ужас творился здесь тогда, когда заканчивался последний ледниковый период?"
В целом это не были типичные опасения учёного-историка. Такие люди, как Фредрик, мыслили категориями радиоуглеродного датирования, стратификации почвы, веса, размеров и образцов керна. Его мир существовал с точки зрения объективных особенностей, а не...
Не эмоциональных, нелогичных понятий вроде страха.
В конце концов, чего ему было бояться?
Что бы ни совершило то ужасное злодеяние, которое произошло здесь, наверняка уже давно умерло. В холодном, разумном и научном мире Фредрика не было призраков. И дьяволов не было. Понойя поклонялись низшим демонам, руководствуясь той же самой механикой формирующих суеверий, которая влияла на все виды раннего человека. В них верили, да.
Но демонов не существовало.
Когда профессор Фредрик включил фонарик, он увидел, что явно ошибался.
Демоны существовали.
И один такой демон сейчас потянулся прямо к нему...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Всегда было ярко освещено. Всегда было так тихо.
Всегда было одно и то же.
Клэр знала, что это сон, но каким-то образом этот факт никогда не приходил ей в голову, пока она его видела, что делало его ещё более жестоким. Быть изнасилованной было всё равно что вспомнить собственное убийство после того, как её реанимировали. Разве мало в её жизни пошло не так? Почему судьба сочла нужным проклясть её ужасным сном трижды в неделю?
В кошмаре она была так же парализована, как и тогда, когда это произошло на самом деле: он ввёл ей что-то. Она не могла пошевелиться, но всё чувствовала. Самые леденящие душу слова, которые она когда-либо слышала, сейчас звучали в их невнятном, идиотском ужасе:
- Не-не-не волнуйся, Клэр. Я не-не-не причиню тебе вреда, пока не закончу.
Он схватил столярное шило в своей странно деформированной правой руке, только с большим и указательным пальцами - врождённый дефект, как ей сказали. Левая рука была нормальной. По какой-то причине подробности события - в воспоминаниях - никогда не были такими тревожными, как этот единственный образ - деформированная рука.
Затем рука делала с ней что-то, ласкала её, тыкала её в места - ей просто хотелось вскочить и закричать, отбиваться так яростно, как только может любая женщина, убить его, но, конечно, ничего этого не произошло. Препарат парализовал её так же эффективно, как сломанный позвоночник.
Она не могла вздрогнуть. Она даже не могла извиваться.
Всё, что она могла сделать, это лежать там и смотреть, видеть всё, чувствовать... всё.
Он решил изнасиловать её в кабинете для вскрытия, свет ламп для осмотра ярко светил ей в лицо, кожа на её голой спине сморщилась на холодном стальном столе. А потом... простая, ужасная тишина. Единственное, что она могла слышать, это его причмокивание губами и стук её сердца. Он также несколько раз укусил её, каждый удар его зубов был словно электричество, пронзающее её плоть.
Её использовали как кусок мяса, её драгоценную жизнь и тело изуродовали ради развлечения этого извращенца. Не имело значения, что он на самом деле не ранил её - укусы едва прорвали кожу - и не имело значения, что после того, как он добился своего, постовой охранник пришёл прежде, чем он смог начать работать над ней шилом. Что шокировало Клэр, так это отношение офиса главного судьи-адвоката, выражение на всех их лицах, которое говорило: "Она сама напросилась". Остальная часть возмущения разыгралась в течение унизительных месяцев, с заголовками в газете базы каждую неделю вроде: "Свидетельские показания повествуют о том, что "изнасилованный" лейтенант лгал", затем "Судья говорит, что лейтенант Прентисс не будет подавать иск об изнасиловании в военно-полевой суд".
У преступника было алиби, дежурный охранник получил деньги, тест на сперму оказался отрицательным, и она не прошла ни один полиграф.
Всё это было подстроено.
После Тейлхука в 1991 году, сексуального скандала на Абердинском испытательном полигоне, "сержантов-насильников" Форта Леттервуд и так далее, дядя Сэм больше не потерпит осуждающих заголовков в национальных газетах.
И полковник Гарольд Т. Уинстер, командир исследовательского корпуса, тоже... потому что преступник был сыном Уинстера.
Вместо этого старая добрая коррупция и сексизм вышвырнули Клэр с весов правосудия.
Она сонно села на узкой кровати с матрасом. Сквозь погнутые жалюзи просачивались едва заметные лучи рассвета.
"Ещё один день с протянутой рукой", - подумала она.
Комната, в которой она проснулась, пахла не очень хорошо; в приютах для бездомных так почти всегда и бывает. Лёгкий храп с других коек то поднимался, то опускался в постоянном дрожании. Клэр просыпалась так каждое утро: в шоке, в недоумении. И в бешенстве.
"Это не для меня! - подумала она, глядя на других женщин, спящих на своих койках. - Это не для меня! Мне здесь НЕ место!"
Она это знала. Но она всё равно была здесь, и была здесь уже несколько месяцев.
Высокие баллы за экзамен и высшее образование со средним баллом 3,9 не имели никакого значения, как и классификация допуска к военной информации "совершенно секретно". Её увольнение из ВВС США, напечатанное замысловатыми готическими буквами, гласило "С ПОЗОРОМ" в верхней части. Любой работодатель, который проводил базовую проверку криминального прошлого и кредитной истории, немедленно приветствовал её статус увольнения. Её диплом в области уголовного правосудия теперь стоил меньше рулона туалетной бумаги; ни одно полицейское управление или охранная фирма в стране не тронуло бы её. Её выдающаяся служба перед военным судом была спорной, как и благодарности и медаль за доблесть. Во всех отношениях, формах и проявлениях имя Клэр Прентисс было поговоркой о грязи.
