Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

Бернард издал зловещий, напоминающий шипение змеи горловой звук, напрягая мышцы брюшного пресса и переключаясь на дыхание по системе ибуки. Правая его ладонь плавно описала в воздухе круг — движение «шуто-учи», имитирующее удар ножом. После этого он занял боевую стойку.

— Ай-я! — добавил он для пущего эффекта.

Видимо, его пассы возымели действие: головорезы остановились как вкопанные. Они явно пребывали в нерешительности. Никому не хотелось быть первым.

Человек со шрамом поднял руки вверх, словно предлагая превратить все в шутку. Горлом чувствуя холодную сталь клинка, он изобразил широкую улыбку. Однако влажные, поросячьи глазки горели звериной яростью.

— Зачем же так горячиться, дорогая? — проговорил он. — Я только шепну вам на ушко пару словечек, и разойдемся с миром.

А помощники между тем не стояли на месте, они постепенно сужали кольцо и искали слабое место в защите Бернарда. Бернард, не переставая проделывать пассы руками, старался держать в поле зрения всех четверых.

— Ну так говори! — Харпер была так напугана, что не владела голосом, поэтому рявкнула чересчур громко даже применительно к данной ситуации. — Выкладывай, что там у тебя!

Красавчик по левую руку от Бернарда сделал ложный выпад. Бернард издал боевой клич и молниеносно исполнил «шуто-учи» — его ладонь со свистом рассекла воздух перед носом у нападавшего. Тот в страхе попятился.

— Силы неравные, — заявил верзила со шрамом. Голос его дрогнул.

— Первый, кто ко мне сунется, может сразу заказывать инвалидную коляску, — сказал Бернард.

Четверо громил продолжали пританцовывать на месте, выжидая, когда у противника сдадут нервы. В руке одного из них сверкнул тесак. Второй поигрывал залитой свинцом резиновой дубинкой. Монстр с квадратной челюстью а-ля Франкенштейн мог рассчитывать лишь на собственные кулаки.

— Игра не стоит свеч, — сказал «шрам», чувствуя себя неуютно на крючке, на который его насадила Харпер. — Никакого обмана. Дело-то пустяковое, дорогуша. Вы держите в руках кончик некой ниточки. Так вот, мы всего лишь хотим, чтобы вы отпустили его. И всё — все довольны и счастливы.

— Кончик ниточки, говоришь? — усмехнулась Харпер. — А я как раз собиралась за него потянуть.

В следующий момент четверо громил бросились в атаку.

В воздухе сверкнул тесак. Бернард вовремя отпрянул и, перехватив запястье нападавшего, резко вывернул ему руку. Послышался тошнотворный хруст. Тесак упал на мостовую, за ним последовал его незадачливый владелец. Затем Бернард, извернувшись всем телом, ногой нанес удар, известный как «кансецу», в область голеностопа а-ля Франкенштейна. Монстр пошатнулся и грузно завалился на бок, а кулак Бернарда уже летел в другую сторону. «Уракен» — так назывался этот удар — превратил нос третьего громилы в кровавое месиво.

Однако резиновая дубинка, которой орудовал четвертый, все же достигла цели. Бернард выставил вперед руку, чтобы блокировать удар, но свинцовый набалдашник рассек ему бровь. Перед глазами у него поплыли радужные круги, и он упал на одно колено. Громила сгруппировался и занес дубинку, чтобы обрушить ее на голый, как бильярдный шар, череп противника.

Бернард, еще не оправившийся от удара, резко выбросил руку вверх и стиснул пальцы на гениталиях нападавшего.

Тот охнул, скорчился и рухнул на тротуар.

Бернард, покачиваясь, встал на ноги и прислонился к спине Харпер. А-ля Франкенштейн и малый с разбитым носом уже очухались и теперь маячили перед ним, не решаясь предпринять новую атаку. Двое других с истошными воплями катались по асфальту; один прижимал к груди сломанное запястье, второй обеими руками держался за пах.

«Шрам», распираемый злобой, дернулся в сторону, но Харпер пронзила ему кожу острием клинка, вынудив его встать перед ней на цыпочки.

— Ты так мне противен, что я, пожалуй, могу тебя и прикончить, — сказала она.

— Старая стерва, — огрызнулся «шрам», буравя ее взглядом. — Ты знаешь, с кем ты связалась? Все это время он был к тебе благосклонен. Он помнит прошлое. Неужели ты не понимаешь, что он в любой момент может положить этому конец? Даже не сомневайся, сука.

Целая гамма эмоций захлестнула Харпер — страх, ненависть, возбуждение, — и она не выдержала. Клинок дернулся вверх.

«Шрам» вскрикнул от боли и, шатаясь, попятился прочь. Он схватился за подбородок и, увидев на пальцах кровь, грязно выругался.

— Остерегайся клыкастых сук, — изрекла Харпер, имевшая слабость к крепким выражениям.

Человек-шрам безмолвствовал. Кровь ручьем струилась из глубокой раны. Он лишь грозил ей пальцем, отступая все дальше и дальше в тень. Все было кончено. Двое — те, что еще держались на ногах, — поспешно ретировались. За ними, ползком, последовали остальные. Они злобно косились на Бернарда, который сидел на тротуаре, скорчившись в три погибели, и продолжал выполнять руками угрожающие пассы, словно отбиваясь от незримого противника.

Фигуры злоумышленников постепенно растворялись во мраке и наконец исчезли. Но Харпер все еще казалось, что откуда-то из темноты человек со шрамом по-прежнему грозит ей пальцем.

Она опустила клинок, и он со звоном упал на мостовую. Внезапно Харпер почувствовала чудовищную усталость. Только сейчас ей стало по-настоящему страшно. Ее била крупная дрожь. Пытаясь успокоиться, она прислонилась к Бернарду, который, судорожно хватая ртом воздух, дышал у нее за спиной.

И долго еще перед ее глазами стоял человек со шрамом: он грозил ей пальцем, и она чувствовала на себе его тяжелый яростный взгляд.

4

Наконец наступил вечер аукциона, и — как и предполагала Харпер — София повесилась. Так закончился для нее этот бесконечно длинный, кошмарный день.

Утром она первым делом сожгла все фотографии матери — методично, сидя за секретером. Одета она была как обычно: синий кардиган, белоснежная блузка, клетчатая, серых тонов, юбка. Время от времени София поглядывала в окно, на южные окраины Кенсингтона: каминные трубы, окна мансард, церковный шпиль на фоне серого неба — окрестный пейзаж наполнял душу покоем. Одна за другой занимались пламенем, чернели и обугливались фотографии, которые она подбрасывала в хрустальную пепельницу. Огонь неумолимо пожирал знакомые черты.

София наблюдала за этим отстраненным, холодным взором. Стоило ей принять окончательное решение, как будущее предстало перед ней абсолютно четко, словно открылся длинный коридор, в конце которого она различила свое собственное тело, болтающееся на веревке. И в этом коридоре все было логично и предсказуемо. Непредсказуемым и нелогичным казался окружающий мир. Все, что находилось за пределами коридора, представлялось ей точно во сне.