Йон Линдквист - Человеческая гавань

Летний вечер мягко спускался за окном. Симон отверг любезное предложение переночевать на кухне в большом доме, на диване. Ему хотелось побыть одному, подумать о том, что ждет его впереди.

Когда отдачей ружья его отбросило назад, он испугался того, что происходило в этот момент у него в душе. Что — то тяжелое и доселе неведомое поднималось из самых глубин, и он не знал, как с этим справиться.

Он был готов убить Мариту. Застрелить ее. Раздробить ей голову. Он явно представлял себе, как ее череп разлетается на куски от его выстрела. Когда Анна — Грета показала ему на ружье и дала понять, что там еще есть патрон, Симон испытал неодолимое желание застрелить свою жену. Убить, чтобы ее никогда больше не было, перелистнуть эту страницу его жизни.

Ничего этого он не сделал. Но он испытывал дикое желание сделать это. Он был не таким, как обычно. Может, он и смог бы сделать это, если бы поблизости не было свидетелей. Он бы что — нибудь придумал, какую — нибудь свою версию происшествия, смог бы оправдаться перед законом… а перед собой… ему не надо было бы оправдываться. Точно не надо.

Кто я? Кем я становлюсь? Что со мной происходит?

Эти мысли продолжали точить его и ночью. Ему было стыдно за себя, за то, что он сделал и не сделал, за свои мысли. Он изо всех сил пытался начать думать о чем — то другом, — например, о будущих выступлениях в Нотене, если, конечно, у него что — то получится, со сломанным — то пальцем, — но заманчивые картинки выстрелов все возвращались, не давали покоя.

Через несколько часов он провалился в беспокойный сон, но тут раздался стук в дверь. Симон выдохнул и открыл окно. Там стояла Анна — Грета. На ней была белая ночная рубашка.

— Могу ли я войти? Сейчас?

Симон инстинктивно протянул руку, чтобы помочь ей, но тут же понял, как глуп его жест.

— Я открою, — пробормотал он.

Анна — Грета пошла к крыльцу, и Симон открыл дверь.

ТОПЛИВО

Ты врубаешь скорость, и все вокруг теряет всякий смысл.

Симон и Анна — Грета неторопливо вели свой рассказ по очереди уже больше двух часов, их голоса звучали ровно и спокойно. Андерс встал и потянулся так, что хрустнули колени. Погода за окном не менялась. Мелкие капли дождя шуршали по стеклу, и среди деревьев дул ветер. Пора было уходить, и, кроме того, Андерсу хотелось подвигаться.

Симон пошел на кухню с грязной посудой, а Анна — Грета смахнула крошки со стола. Андерс посмотрел на ее морщинистые руки и представил себе, как эти руки держат ружье.

— Надо же, какая история.

— Да, — ответила Анна — Грета, — но это всего лишь история.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказала, — Анна — Грета выпрямилась с крошками в руке, — никогда ничего нельзя сказать наверняка о прошлом. Даже те не могут, кто принимал в нем самое непосредственное участие.

— Так что же… это неправда?

Анна — Грета пожала плечами:

— Я не знаю…. Не знаю, что тебе сказать.

Андерс пошел за ней на кухню, где Симон осторожно ставил фарфоровое блюдо в посудомоечную машину. Анна — Грета помыла раковину и достала средство для мытья посуды. Их движения выглядели четкими и слаженными.

Дочь контрабандиста и фокусник. Вместе загружают посудомоечную машину.

Была ли их история правдой или нет, в любом случае Андерс чувствовал себя уставшим от долгого повествования.

— Пойду погуляю, — сказал он.

Анна — Грета показала на холодильник:

— Еду возьмешь?

— Потом. Спасибо за кофе. И за рассказ. Увидимся!

Андерс вышел на крыльцо, закурил и не спеша пошел по дорожке сада. Дойдя до дома Симона, он остановился и глубоко затянулся.

Здесь отец бегал с ружьем.

Оружие все еще хранилось в шкафу в Смекете, он доставал его как — то раз в детстве, но ружье было неисправно. Он тогда еще удивился, зачем отец хранит его. Теперь он знал почему.

Андерс дошел до магазина. Волосы его намокли, листья шуршали и падали даже от слабого ветра. Лодка с группой школьников медленно отходила от причала. По дороге бежала девчушка лет семи, сумка колотила ее по спине. Это была…

Майя.

Нет, не Майя.

Он еле сдержал себя, чтобы не броситься на колени и не схватить девочку в объятия. Не Майя, не Майя… другая девочка. Совсем другой ребенок, не его маленькая дочка.

Но это вполне могла быть Майя. Любой ребенок в семь — восемь лет мог быть ею. Эта мысль преследовала Андерса в течение первых месяцев после ее исчезновения. Любой ребенок мог быть Майей! Но это была не она. Он видел тысячи энергичных, счастливых или грустных детей, их маленькие тела двигались, они бегали, играли, суетились, но ни один из них не был Майей. Его маленькой девочки больше не было, нигде.

Он так ее любил. Почему именно она должна была исчезнуть? Почему не исчезла какая — нибудь другая девочка, никому не нужная и нелюбимая? Девочка прошла мимо него, и он обернулся ей вслед. Она несла рюкзак с изображением медведя Бамсе. Она шла вниз, к южной деревне.

Когда Майя исчезла, он бросил учиться на преподавателя, и правильно сделал. Он никогда не смог бы работать с детьми. Его первым побуждением было любить и обнять их всех, а вторым — ненавидеть их, потому что они продолжали существовать, а его маленькой дочки больше нигде не было.

На стене магазина уже было несколько новых и старых почтовых ящиков, а кроме того, пара ведер с крышкой, подписанных тушью. Андерс еще раз напомнил себе, что и ему надо обзавестись ящиком, покуда не прибыли фотографии.

Откуда — то послышался странный скрип, и Андерс пошел на звук. Увидев источник звука, он испугался так, что волосы на руках встали дыбом. Там стояла пластмассовая фигура клоуна — реклама мороженого.

Клоун был укреплен на распорках на цементном полу и раскачивался от ветра. Его обычно ставили перед магазином, но сейчас магазин был закрыт — сезон закончился. Андерс посмотрел на ухмыляющееся лицо клоуна и почувствовал, как сердце забилось сильнее. Он закрыл рот рукой и попытался отдышаться.

Это всего — навсего клоун, реклама мороженого. Он не опасен. Не следует его бояться, он не сделает ничего плохого!

Так он когда — то сказал Майе. Ведь это она боялась этого клоуна, а не он.

Все началось совершенно случайно, как шутка. Майя ужасно боялась лебедей. Не лебедей в море, нет, она боялась, что лебедь клювом постучит в дверь или окно, когда она будет спать.

Андерс пытался разубедить ее, говоря о том, что лебеди вовсе не опасны, они не более опасны, чем клоун. А ты, Майя, ведь совсем не боишься, если клоун войдет в комнату? Что же тут страшного, правда?