Иная Богемия - Юлия Макс
Зато теперь у Карла бы не повернулся язык принять ее за мужчину. Светло-русые волосы были распущены и красиво обрамляли лицо в форме сердца. Глаза цвета молодой травы приковывали внимание. Все разговоры затихли, и в полной тишине графиня Кинских прошла к трибуне.
– А она смелая, – вполголоса заметил Вильгельм, тоже рассматривая ее.
– Как называется то черное устройство? – тихо спросил Карл.
– Микрофон. Усилитель голоса.
Анета подошла к микрофону, положила папку и улыбнулась аудитории.
– Рада приветствовать вас на открытой лекции исторического факультета. Меня зовут Анета Кинских, я аспирантка и ваш лектор. Сегодня я расскажу вам про давние времена и историю основания моего рода. Вернее, одну из версий.
Когда Анета заговорила глубоким, чистым голосом, все, включая Карла и Вильгельма, с головой окунулись в тысяча двести тридцать четвертый год.
Рудные горы[33]. 1234 год
Замок Локет
Мартин проснулся рано, с предвкушением потянулся и, спустив ноги на пол, сразу же вступил в чью-то несдержанность после вчерашней попойки. Он спешно натянул штаны, подвязал их широким поясом, зашнуровал поверх туники грубый кожаный жилет, служивший какой-никакой защитой телу от падения с лошади или от удара оленьих рогов. К жилету крепились ножны для клинка. Мартин прихватил с собой старый лук, доставшийся ему в наследство, и вышел из замковой казармы.
Он поднял голову, чтобы взглянуть на окна башни, где жила принцесса Анежка. Сегодня день охоты на оленей, а значит, воистину прекрасный день. Принцесса брала его в свою свиту на охоте, и он сможет быть подле нее всю дорогу. Мартин любил наблюдать за ней. Когда солнечные лучи запутывались в волосах Анежки, то те отливали красным золотом. Ее всегда белая, как песчаник, кожа, даже на вид казалась гладкой и нежной, не то что у замковых служанок.
Мартин Вхинский из Вхиниц и Тетова[34] поступил на службу в королевский град в пятнадцать. Не так давно возведенный замок служил пограничной заставой и защитой торгового пути, идущего из Праги через Хеб в Эрфурт. Мартин, довольный своим положением стража, печалился лишь о том, что из всех девушек в мире, ему нравилась лишь та, которая никогда бы не стала его.
«Если бы еще не этот имперский сынок Генрих, который изъявил желание ехать на охоту с принцессой».
К слову, Генрих прибыл накануне со свитой, чтобы заключить помолвку с Анежкой. Мартин видел, как морщила нос принцесса, когда имперский сынок спешился с лошади, чтобы облобызать ее руку. Генрих привез с собой свиту из троих слуг и троих мелких князей, которые подобострастно заглядывали ему в рот. Что-то в князьях показалось Мартину ненастоящим, словно они притворялись теми, кем не были. Выглядели гости, точно не ели и не спали несколько недель кряду: двигались застрявшими в киселе мухами, а их лица с бледной кожей и тенями под глазами вызывали у Мартина беспокойство. Один походил на худого осла, и смех у него был такой же противный; второй на плешивую овцу, а третий – на хищную цаплю.
Наскоро перекусив отваром и краюхой хлеба прямо на конюшне, Мартин накинул сбрую на свою пегую кобылку. Анежка выбрала с собой ловчих и стражей брата Вацлава. Одним из стражей и был двадцатилетний Мартин.
Генрих уже выехал из замковых ворот и ждал принцессу со свитой снаружи. Во дворе суетились служанки и прогуливались торговцы с товарами, ночевавшие в трактире по ту сторону реки Огрже. Мартин вдохнул сладковатый запах навоза из неубранной еще конюшни и горячего хлеба, который пекли на втором этаже в королевской кухне. Он привык к этой странной смеси вони и аромата, считая их признаком благополучия Локета.
Мартин вскочил на лошадь, присоединяясь к свите принцессы. Один из стражей показал головой куда-то за его спину. Вхинский обернулся и увидел, как из башни вышла Анежка.
Ее голову украшал светлый барбет[35], а длинные волосы скрывала золотая криспинетка[36]. Из-под темного клока[37] выглядывало бордовое платье, утепленное цикласом[38]. Анежка легко села на лошадь, приподняв подол платья для верховой езды. Мартин, краснея, увидел, как на мгновенье показалась щиколотка принцессы в мягком кожаном башмачке. Когда Анежка натянула поводья, вся свита забралась на лошадей. Они миновали деревянный мост через реку и двинулись по дороге в лес. Ширина тропы позволяла ехать одновременно двум всадникам, поэтому впереди двигалась свита будущего жениха принцессы, потом Анежка с Генрихом, а за ними Мартин со вторым стражем, Иржи. Позади еще две пары: ловчие – худые подростки – и стражи – двое упитанных мужиков, а замыкал свиту личный слуга принцессы, помогающий ей на охоте.
Замок Локет торчал из скалы на противоположном берегу, щуря окна-бойницы на королевскую охотничью процессию. Мартин любил угрюмо-серый королевский град, состоящий из трех башен, церкви и нескольких зданий. Излучина быстрой реки Огрже напоминала локоть, именно от этого слова и произошло название крепости, выросшей буквально на глазах молодого стража.
Над отрядом нависли грозовые тучи, которые принес резкий порывистый ветер. Мартин поежился, отвернулся от Локета и вновь принялся любоваться фигурой принцессы Анежки, даже не вслушиваясь в ее болтовню с Генрихом.
Вскоре они повернули в лес. Анежка, видимо, желая поразить жениха, приказала вести отряд в самую чащу. Когда деревья стали прижиматься друг к другу настолько близко, что лошадям не пройти, пришлось спешиться и разделиться. Мартин понял, что они на месте, по тому, как стало сумрачно.
Деревья смыкались над головой, закрывая дневной свет. Густой лес, простирающийся на многие четверти[39], казался живым. Каждый их шаг в его темных глубинах сопровождался шуршанием листвы под ногами и предупреждающим шепотом веток, словно сердце леса скрывало нечто зловещее и нечистое. Тени деревьев напоминали чудовищ, а стволы их, покрытые мхом и лишайником, кишели насекомыми. В гуще леса Мартину чудились странные звуки, похожие на стоны и крики. У него появилось ощущение, что кто-то или что-то следит за каждым их движением.
Ловчие ушли искать звериные следы, Анежка тихо любезничала с Генрихом, ожидая, когда слуга подвяжет ей длинные пахи[40]. Возле них стояли князья, все как один всматриваясь в окружающий сумрак. Мартин чувствовал некий зуд, словно
