Приходи вчера (сборник) - Мастрюкова Татьяна

Те золотоискатели и смекнули: зачем имущество пополнять, когда его можно забрать, а идола, если что, снова потопить. Начали дальше рыть, и точно: среди побрякушек из рога, да кости, да никчемного камня заблестело оно, желанное. Золотишко! А вот своего товарища, кстати, не нашли, да и как-то подзабыли о нем в азарте.

Все ценное, конечно, добыть и утащить сразу не смогли. Идола приладили как ориентир, а сами отправились в цивилизацию. Причем тоже пришлось потрудиться — не желал истукан вкапываться, его камнями со всех сторон обложили, будто постамент соорудили.

Отомстил им идол или нет, сведения на этот счет крайне противоречивые, поскольку никто из тех золотоискателей обратно не вернулся. Пришли другие, уже поумнее, потому что шаман или местный болтун с ними не пошел. Идол-то погрузился обратно в топь, ему нужно было новое жертвоприношение. Своими приехавшие кладоискатели жертвовать никак не хотели, думали обойтись местными. Ничего не вышло.

Стали искать, с картами сверяться, да только, как нарочно, сначала заплутали, потом погода не позволяла. А когда наконец на болото пришли, не смогли определить, где точное место, — как глаза отводило.

Ну, с тех пор этого идола так и ищут. Этого или другого. Кто-то торопится на место трагедии, где недавно утянула трясина неудачника, в надежде, что это поднимет идола вместе с его золотом. Кто-то хитростью заманивает в топь специально выбранную жертву, а потом устраивает якобы поиски пропавшего.

Знаете, а ведь тела эти иногда находятся. Случается такое. Они, как я уже говорил вам, отлично сохраняются, не хуже идола. Может, они и сами уже как идолы, а?

Нет, я не смеюсь. Жалко вашего паренька. Вы, конечно, его не найдете. Но кто-нибудь да найдет. Вот, видите, и я дождался, вытащили. Шутка ли, шестьдесят лет ждал. Ну, ничего, ребята, теперь-то я вас не брошу!

Болото в народном представлении всегда было местом обитания самых вредоносных, жутких сил. Оно является тем самым опасным пограничьем между мирами: и не суша, и не вода, но и то и другое одновременно. И сотворил болото будто бы сам нечистый. Сюда относили предметы, которые могли сулить несчастье, вещи покойников, здесь хоронили самоубийц и приносили жертвы, поскольку колдовство и порча на болотной жиже и болотных растениях считались одними из самых сильных. Интересно, что найденные на болотах деревянные идолы первоначально не были вкопаны в землю, а, видимо, несмотря на внушительные размеры, были к чему-то прикреплены или на чем-то подвешены и, соответственно, тоже находились в пограничном состоянии — и не на земле, инее воздухе.

ИЗ ПОДПОЛЬЯ

Недавно обсуждали на семейных посиделках разные совпадения, до некоторой степени игравшие роль в жизни нашей семьи, и я вспомнил по аналогии одну историю…

У моей прабабушки было три подруги, с которыми она постоянно общалась, и, по странному стечению обстоятельств, все три обладали одинаковым отчеством: Анна Мироновна, Клара Мироновна и Стелла Мироновна. При этом одна просто жила по соседству, со второй прабабушка подружилась на прошлой работе, а с третьей — на последней. Они не только не были родственницами, но еще и не были знакомы между собой. Почему-то прабабушка ни разу не приглашала всех трех подруг в гости одновременно.

В детстве я даже считал, что у всех прабабушкиных подруг и друзей по умолчанию отчество связано с Мироном. Может быть, думал я тогда, они даже брали себе такое отчество-псевдоним, только чтобы дружить с моей прабабушкой. Так долгое время имя Мирон для меня имело какой-то мистический, таинственный ореол.

И про другую прабабушкину соседку, тетю Полю, я тоже думал, что она Мироновна. Только, в отличие от других прабабушкиных подруг, по имени-отчеству ее никто не называл. Может быть, потому что тетя Поля в свое время приехала в наш город из деревни и нанялась домработницей в одну интеллигентную, как говорила прабабушка, семью.

За долгие годы своего верного служения на благо чужого семейства она настолько срослась с ним в представлении всех соседей, что ее воспринимали как родственницу хозяев, очень дальнюю, не такую удачливую, но все же родню. Да и сами хозяева относились к своей домработнице как к члену семьи. На глазах деревенской тети Поли выросло три поколения хозяйских детей, которых и она воспринимала уже как своих внуков и правнуков.

Шли годы, и так вышло, что тетя Поля осталась вдвоем со своей старой хозяйкой, той, что наняла ее, деревенскую девушку.

Когда хозяйка скончалась, ее правнуки купили тете Поле однушку в том же доме и продолжали обеспечивать, как собственную бабушку. Они вообще-то просили ее остаться жить в старой квартире, но тетя Поля сама не захотела, все порывалась уехать обратно в деревню. Такие у нее были фантазии, явно связанные с преклонным возрастом. Потому что куда бы она уехала: ни собственной семьи, ни родни, никакой личной жизни у тети Поли не было.

Так тетя Поля жила с моей прабабушкой сначала просто в одном подъезде, а потом вообще на одной лестничной площадке, подкармливала меня пирожками, когда я приезжал к прабабушке в гости, и, как понимаете, в моей картине мира, связанной с прабабушкой, занимала место среди тех, кто носил отчество Мироновна.

Моя прабабушка тоже была родом из деревни, но потом «выбилась в люди» и прошлое, не соответствующее текущему статусу, вспоминать не любила. Поэтому с тетей Полей она могла общаться, не роняя своего достоинства, но все же на одном уровне.

Тетя Поля редко рассказывала лично о себе, о своей жизни, ну или просто при мне не рассказывала. Однако однажды мне повезло, и кое-что я запомнил.

Обычно, когда во время моих визитов к прабабушке приходили гости, я крутился тут же, но этими пожилыми людьми и их разговорами интересовался мало и часто сам уходил с кухни в комнату, когда прискучат взрослые беседы. Единственное — мне перепадали вкусняшки.

Прабабушка в какой-то момент говорила:

— На конфету, иди поиграйся!

И я сразу понимал, что именно сейчас надо греть уши, потому что будет самое интересное. Ну или не очень интересное, но тайное!

Конфету я брал и даже выходил в коридор, где немедленно прятался за дверью и внимательно слушал. В целом ничего нового я чаще всего не узнавал. Конечно, прабабушка рассказывала одну и ту же историю, как за ней на работе ухаживал какой-то Валера, а она его без слов отшивала:

— Я как на него зыркну!

Всегда одними и теми же словами рассказывала. Но какая-то из гостивших Мироновных охала, ахала, будто первый раз это слышала.

Потом точно так же охала и ахала прабабушка на их историях. Тетя Поля говорила о других, о соседях, о жизни хозяйских внуков.

Но однажды подслушанный рассказ тети Поли о случае из ее деревенской жизни запомнился мне надолго. Не только потому, что это была редкость, и не только потому, что потом нельзя было услышанное обсудить с прабабушкой, — я же якобы играл в комнате и ничего не мог слышать. А выдать себя означало навсегда лишиться захватывающего приобщения к тайным разговорам взрослых.

Начало событиям положило происшествие в середине двадцатых годов двадцатого века. Тетя Поля была родом из села, которое в Гражданскую войну и крестьянское восстание против большевиков пережило, и нашествие белочехов, и коллективизацию, и голод. Как я сейчас понимаю, поэтому тетя Поля и привыкла не болтать, чтобы не всплыли подробности, способные навредить не только ей, но и семье, в которой она стала фактически родной. Да и моя прабабушка молчала не только из-за снобизма и боязни, что в ней, такой городской даме, распознают деревенщину.

«Нечего старье ворошить!» — была любимая ее присказка.

Полинины дед с бабушкой жили в отдельном небольшом доме, а дети их, сын и три дочери, в те смутные времена выживали сами как могли. Дочери повыходили замуж, сын отправился на заработки и вестей о себе практически не подавал. Одна из дочерей, Полинина мать, уже стала вдовой, она не слишком хорошо жила в семье умершего мужа вместе с Полей, своим единственным ребенком, и только изредка приходила навещать родителей, в основном по праздникам. Потому дети узнали об исчезновении родителей от соседей стариков.