Лицо из зеркального коридора - Марьяна Романова
Колдун разным людям помогал.
Бывали истории очень занимательные.
Однажды привели к нему девочку-лунатика, которая ночью заколола ножом кота, а проснувшись, ничего об этом не помнила. Ее родители хотели не лезть на минное поле официальной психиатрии, а помочь ребенку. Уберечь самих себя от участи кота. Вид у родителей был болезненный, сон у них был некрепкий и прерывистый – видимо, пробуждались от каждого шороха, боялись, что у дочери снова случится приступ и она подкрадется к ним с мясным тесаком.
Устроившись в сугробе под окном, я слушал их историю как страшную сказку.
В крошечном городке за Полярным кругом, почти у самого Ледовитого океана жила-была одна семья – отец, мать и дочь двенадцати лет от роду. Дочь с младенчества была слабенькой – хилый северный цветок. Диатез, анемия, почечные колики, низкое давление. Ее жизнь была набором строгих ограничений – на сквозняке сидеть нельзя, есть что-нибудь, кроме пресной каши, вареного мяса и жидкого супа, нельзя, долго находиться в общественном месте – ни в коем случае. Даже в автобусе она ездить не могла, в толпе и духоте с ней случались обмороки. Из школы ее пришлось забрать на домашнее обучение. Родители уже и надежду потеряли, что с возрастом она окрепнет, перерастет все недуги, хотя и у врачей лучших консультировались, и каждое лето возили ее в Евпаторию. Отец на несколько месяцев уезжал на вахту, мать оставалась дома, но очень этим обстоятельством тяготилась. Она была еще совсем молодой женщиной – ранний брак, почти сразу же беременность. И опомниться не успела, как началась жизнь, к которой она готова не была. Зимой в городе царила вечная ночь, летом солнечный диск никогда не садился за горизонт, климат располагал к нервным заболеваниям.
Однажды ночью, придя на кухню выпить воды, мать застала дочку, которой тогда было десять лет, в странном состоянии – ребенок сидел на подоконнике, на корточках, сгорбившись, светло-серые прозрачные глаза широко раскрыты, на лице никаких эмоций. Распущенные светлые волосы, босые ноги торчат из-под длинной ночной рубашки. Как будто бы она была не живой девочкой, а странным могильным памятником, ангелом из серого гипса.
– Мира? – позвала ее мать, но девочка не откликнулась.
Женщина подскочила к ней, обняла, стащила с подоконника, и только тогда дочь опомнилась, встряхнула головой и с удивлением посмотрела на мать. Она не помнила, как оказалась на кухне, и не могла объяснить, зачем вскарабкалась на подоконник и сидела так непонятно сколько времени.
Похожий случай произошел несколько месяцев спустя. Был февраль, минус сорок, прозрачный мертвый воздух, пустота на улицах, глубокая ночь. Женщине не спалось, снилась какая-то ерунда. Как будто бы пошла она на могилу к рано умершим родителям.
Ей было всего пятнадцать, когда они ушли. Зима, скользкая дорога, на встречной полосе потеряла управление фура. Девочка делала уроки, когда раздался телефонный звонок и незнакомый голос сообщил, что папы с мамой больше нет. Всё хорошее тогда для нее закончилось. Была проведена черта между прошлым, в котором всё было привычно и уютно и ее ждала предсказуемая безмятежная жизнь, и новым существованием, в котором места она себе так и не нашла. Как раз той зимой родители обсуждали, что хорошо бы нанять репетиторов, а в следующем году попробовать поступить дочке в Санкт-Петербургский университет. После трагедии она переехала жить к бабушке в Апатиты. Та была наполовину глухая и очень старая. Вечно погруженная в себя, она искренне старалась сделать жизнь сироты достойной, но не понимала, где взять на это деньги или силы.
Девочка поступила в местный колледж, выучилась на бухгалтера, в первый же рабочий день познакомилась с будущим мужем. Был короткий всплеск нежданной радости: появился человек, в плечо которого можно было уткнуться, засыпая, которому было не всё равно, что она читала, о чем думала и даже что ела на обед. А дальше – беременность, болезненная дочь, домашнее заточение, полярная ночь, которая сменялась коротким неласковым летом, вечное колесо Сансары. О погибших родителях она старалась не думать – это было слишком больно, даже спустя годы. Хотя каждой весной она навещала могилку родителей, приносила искусственные цветы, скромные еловые веночки, протирала от зимней грязи простой дешевый памятник. Ей было стыдно за то, что она обижалась на родителей, особенно на отца – всю жизнь был опорой, и вдруг вот так запросто бросил, отбыл в небытие, к миллионам других скитающихся душ, даже не попрощался. Он был ни в чем не виноват, это был не его выбор, но женщина обижалась всё равно.
И вот снится ей, что стала она выдергивать из аккуратных холмиков скудные сорняки и вдруг увидела в земле небольшую нору, как будто бы кротовый ход. Начала сгребать в дыру влажную землю – та только провалилась внутрь. Тогда женщина разгребла руками почву и увидела внизу изломанные доски гроба. Гроб выглядел так, словно его топором кто-то раскрошить пытался. В яме было темно, смотреть неудобно, но ей показалось, что внутри не было тела, только какие-то полуистлевшие тряпки. Не по себе стало женщине, она начала оглядываться в поисках других посетителей кладбища. Наверное, если бы что-то подобное случилось в реальности, она бы времени даром не теряла, пошла бы к кладбищенскому смотрителю, связалась бы с администрацией, устроила бы скандал. Но во сне мысли были медленными, как большие кудрявые облака.
Вдруг она почувствовала чье-то присутствие и обернулась. За спиной стоял отец и смотрел на нее без улыбки. Лицо было чужим – каким она увидела его на похоронах. Одутловатое, серьезное, кожа желтая, тонкая и как будто бы восковая. Было очевидно – это мертвец, однако он стоял и смотрел прямо на нее, правда, взгляд у него был тусклый, без радости узнавания.
В первый момент женщина хотела броситься вперед, обнять, запах знакомый почувствовать. Запах отца всегда ассоциировался с покоем и надежным будущим. Будучи ребенком, она часто подбегала к отцу, утыкалась носом в прокуренный свитер, вдыхала глубоко, а он смеялся и трепал ее за волосы ладонью, и это было счастье, это был дом.
И тогда, во сне, она даже шагнула вперед, но потом опомнилась. Отец стоял как-то неестественно прямо, как будто бы вместо позвоночника у него был деревянный стержень, как у огородного пугала, отпугивающего ворон. От похоронного костюма пахло влажными гробовыми досками. Мысль о том, что можно привычно уткнуться лицом в эту ледяную, как промерзшая северная земля, плоть, обтянутую влажной тканью, казалась дикой – до тошноты.
Женщина растерялась, отец же вскинул руки, как будто бы тоже собирался обнять ее, и вдруг какая-то неведомая
