Джон Берк - Театр доктора Страха

– Ну, раз мне следует поучиться у этого дарования, я бы не отказался встретиться с ним. – Лэндор повернулся к девушке: – Это возможно?

– По правде говоря, он здесь.

Когда девушка удалилась за ширму, Фрэнклин ощутил приступ безотчетной тревоги. Ему внезапно показалось, что он попался в какую-то ловушку. Но слишком поздно!

Девушка вновь появилась. Она вела за руку маленького мальчика, едва ли старше пяти лет. Подойдя вместе с ней к полотну, ребенок улыбнулся. Его улыбка оказалась заразительной.

Посетители галереи, всего несколько минут назад почтительно внимавшие каждому слову Фрэнклина, стали посмеиваться. Смех, поначалу сдерживаемый, постепенно вырывался наружу. Теперь Фрэнклина окружала не послушная паства – на него глядели грубые, жестокие лица, открытые рты извергали вульгарный хохот.

Он попытался сказать хоть что-нибудь, но слова потонули в насмешливом гаме. В бешенстве он развернулся к Лэндору. Все это было подстроено!

Лэндор не смеялся – на его лице играла удовлетворённая усмешка. Усмешка человека, сделавшего свое дело, и сделавшего его хорошо.

– То, что это ребенок, не имеет никакого значения! – в отчаянии выкрикнул Фрэнклин. – Интуитивный дар…

Но тщетно. Они не слушали его больше. Толпа расходилась, по двое, по трое, потешаясь над его ниспровержением.

Фрэнклин рванулся к выходу. Люди расступались перед ним с притворной учтивостью. Их смех неотвязно преследовал его даже на улице. И после того как, прошагав сто с лишним ярдов, Фрэнклин свернул на оживленную магистраль, ужасное эхо все еще продолжало звучать у него в ушах.

Не замечая ничего вокруг себя, Марш шел сквозь людскую толпу. На лице его застыла гримаса злобы. Тонкие губы сжались в прямую линию. Он не был мстительным – Фрэнклин считал себя достаточно уравновешенным, как и подобает здравомыслящему критику и человеку, наделенному проницательностью и безупречным вкусом. Но он никогда не простит Эрика Лэндора.

Статья, появившаяся через пару дней, была результатом долгих бессонных часов. Первым побуждением Фрэнклина было воздать выставке Лэндора по заслугам, не оставив от нее камня на камне. Но если бы он поступил так, кто-нибудь непременно бы бросился на защиту художника. Какой-нибудь писака, случайно оказавшийся свидетелем его позора, не преминул бы предать гласности историю, как Фрэнклин Марш попался на такой дешевый трюк.

Не то чтобы ему недоставало мужества. Никто не смог бы обвинить его в трусости. Но его делу, тем принципам, которые он отстаивал, только повредило бы, если грязные клеветники получат повод упрекнуть его в личной неприязни к Лэндору.

Конечно, можно было вообще не упоминать об этой злосчастной выставке, полностью посвятив статью новой экспозиции в галерее Виктории и Альберта. Но скользкие ухмылочки все равно бы замелькали. Его приятели-критики не без основания удивились бы, что он даже не упомянул о Лэндоре, и заподозрили бы, что его антипатия ослабевает. Они начали бы задавать вопросы – и обязательно нашелся бы чересчур любопытный тип, любящий повсюду совать свой нос, – тип, который сумел бы на них ответить.

В конце концов Фрэнклин решил, что единственно возможный выход – сохранять спокойствие. Он просто сообщит в своей колонке, что выставка открыта, и упомянет – без комментариев – пару полотен. Отсутствие какой-либо оценки само по себе будет оскорблением и не вызовет никаких язвительных замечаний в его адрес.

Тем не менее Фрэнклин продолжал беспокоиться. Проходя по Бонд-стрит, он повстречал одного из своих друзей. И когда тот улыбнулся, Фрэнклин не поручился бы, что улыбка была просто приветливой. Что стало известно этому человеку?

Когда два торговца картинами на ленче у Скотта, кивнув ему, тут же отвели глаза и сблизили головы, ему показалось, что он явственно слышит их перешептывания и сдержанное хихиканье.

Но до середины следующей недели никто даже не упоминал об этом неприятном эпизоде в галерее, и Фрэнклин уверил себя, что его страхи беспочвенны. Все кануло в прошлое. Его уверенность в себе, которую еще никому не удалось серьезно поколебать, была восстановлена.

К открытию выставки, устраиваемой молодыми абстракционистами, он стал уже прежним Фрэнклином Маршем. Его приглашали персонально и весьма настоятельно, хотя один из этих юнцов год назад довольно крикливо нападал на него в читательской колонке одного сомнительного журнальчика. Молодой человек, возможно, уже забыл об этом. Но Фрэнклин помнил. Он не изменил своих взглядов на это течение в живописи и рад был возможности в очередной раз высказать их.

– Дни подобной живописи сочтены, – разглагольствовал он, собрав возле себя небольшую аудиторию, состоящую в основном из женщин. Ему не потребовалось даже повышать голос для этого: он знал, что любая фраза в его устах звучит мелодично. Конечно, людям нравилось слушать его. Особенно женщинам.

Некоторые из его слушательниц, похоже, были поклонницами абстракционизма. Одна из них, со вкусом одетая, внимала Фрэнклину с немалым уважением. Вероятно, ей надоели лохматые юнцы в засаленных пуловерах и с траурной каймой под ногтями. Для того чтобы сделаться знатоком искусства, вовсе не обязательно жить в мансарде и неделями не мыться. Что до девиц; в подражание своим кумирам расхаживающих в свободных блузах и перепачканных джинсах, – Фрэнклин мог лишь надеяться, что когда-нибудь они все же усомнятся в тех истинах, которые эти юнцы пытались навязать им. Фрэнклин считал, что основная его обязанность – сеять сомнение.

– Вскоре, – продолжил он, – изобразительное искусство неизбежно вернется к своему естественному состоянию, и художники вспомнят о фундаментальных принципах живописи. Это легко… легко…

За спинами женщин он внезапно увидел Эрика Лэндора. Тот с показным вниманием ловил каждое его слово. Рот Лэндора кривился в многозначительной усмешке. Фрэнклин осекся.

– Мистер Марш, вы говорили…

– Говорил… да… говорят… – задумчиво повторил он.

Они ждали продолжения. Но тут был Лэндор. Он тоже стоял и ждал. И в его глазах крылась угроза, пугавшая Фрэнклина, дающая Лэндору тайную власть, которую невозможно было терпеть.

Он ушел с выставки так поспешно, насколько это позволяли приличия.

Увы, это было только начало. В первый раз Лэндор мог появиться случайно. Допустим, простое совпадение. Но не второй. И не третий. На каждом закрытом просмотре, каждой новой выставке, куда Фрэнклин неизменно приходил с записной книжкой в кармане и запасом знаний в голове, столь же неизменно присутствовал Эрик Лэндор. Как только Фрэнклин раскрывал рот, Лэндор стоял тут как тут, подкарауливая его с коварной улыбкой как будто ободряющей, но на самом деле язвительной.