Наталья Лебедева - Крысиная башня

В этот раз тут было гораздо холоднее, чем в прошлый. Мельник повел плечами и прижал мгновенно замерзшее ухо к шершавому драповому воротнику.

Мельничное колесо казалось таким огромным, что захватывало дух. Речная вода, покрытая возле берегов сизым льдом, была черна, как нефть. Лунный свет плыл по ней, не в силах нырнуть в глубину. Темные лопасти медленно вращались на фоне дальних снегов, зачерпывая густую, тягучую воду. Мельник понял, что хочет вниз, к реке: услышать негромкий плеск воды, положить ладони на шершавые доски, ощутить вибрацию жерновов. Между ним и рекой лежал снег: чистое, ровное снежное полотно. «Нужна дорога», — подумал Мельник. Он повернулся на утоптанном пятачке у порога кафе и увидел лопату, прислоненную к стене. Это была широкая пластиковая лопата на прочном деревянном черенке. Мельник поднял ее, взвесил на ладони, повернул, воткнул в снег. Снег оказался легким, почти невесомым, и, когда Мельник отбрасывал его в сторону, над сугробом каждый раз поднималась легкая метель. Снежинки блестели в свете стоящих возле кафе фонарей. От резкого движения кровь по жилам Мельника потекла быстрее, он понял, что, наверное, сможет выжить здесь, среди обжигающего холода, и принялся копать.

С обратной стороны на широком полотне лопаты выступали желобки, след на снегу она оставляла неровный, с тремя выступающими вверх полосками, похожими на бородку крупного ключа. Мельник копал быстро, не поднимая головы. Он ничего не видел, только слышал легкий звук, с которым касалась снега лопата: «Шу… шу…»

Потом что-то начало меняться.

Мельник поднял голову, разогнулся и посмотрел по сторонам. Верхушки елей, растущих у кафе, колыхались от легкого ветра. Над сугробами взвивались легкие снежные вихри. Они поднимали свои воронки на высоту человеческой ладони и рассыпались, не успев набрать силы. Пласт снега плавно съехал с еловой лапы в сугроб, и над ним еще отчетливее обрисовалось серое костлявое плечо, о котором Мельник успел забыть.

Ели шатались сильнее и сильнее, и стало ясно, что дело не в ветре. Они качались так, как будто кто-то бродил в чаще. С движением ветвей пришло слово, неотчетливое, как шорох лопаты по снегу, как шум крови в ушах:

— Шуш… шуш… шул-шуш… шуул-шуны… Шуликуны-пхуликуны-шуликуны.

Услышав это слово, начал стонать тот, кто спал в сугробе. Мельник отступил: сначала на шаг, потом еще и еЩе. Лопата встала на место возле отделанной сайдингом стены. Дверь захлопнулась за ним, отсекая от реального мира тревожащее слово.

Мельник пошел к стойке, на которой разрывался Мобильный телефон: «Больно… Ты слышишь, больно мне с тобой…» Александра взяла трубку, и мелодия прервалась. Она ушла за неприметную дверь в стене, бросив на Мельника колючий неприветливый взгляд. Ему было холодно, как никогда. Телефонная мелодия продолжала звучать у него в голове.

А ты все следуешь за мной, как прежде — боль…

Мельнику казалось, что он продолжал слышать песню: может быть, из соседней комнаты, а может быть, она прорывалось откуда-то еще, как при неточной настройке радио или как в старом телефоне, когда один разговор вклинивался в другой. С каждой секундой песня звучала громче и отчетливей, и холод усиливался мучительными приступами.

Мельник подумал, что дело может быть в Саше. Она была так далеко, что держать ее сердце в руке было трудно. Его тепло и часть его способностей уходили туда, по невидимому мосту, на две сотни километров, а обратно текла ее любимая печальная музыка. Саша отрубила телефоны, но эту связь прервать она не могла.

Он поднял воротник, спрятал в рукава покрасневшие от холода руки и пошел к метро. Люди, изнывающие от жары, одетые в легкий хлопок и тонкий шелк, шарахались от его черной, плотной, дышащей холодом фигуры.

— То есть, о том, чтобы расследовать текущие полицейские дела, и речи быть не может?

— Нет, конечно.

— А ведь было бы эффектно…

— Понимаешь, мы не можем позволить себе роскоши искать пропавших людей. Потому что их надо найти и предъявить. Мы не можем искать серийного убийцу: потому что, если преступления продолжатся, все увидят, что медиумы ничего не могут.

— Но почему не разыграть такой эпизод? Нанять актеров…

— Нееет, вот тут надо понимать основные принципы мокьюментари-шоу. Если в программе о судебных разбирательствах снимаются актеры, то об этом тут же ползут слухи. Через полгода слухи сменяются уверенностью — по мере того как количество актеров растет, и все больше и больше людей видят на экране своих знакомых. В случае с судом программе это не вредит: людям она интересна как детективная история. Ну или как способ изучить законы — я не знаю… Но у нас-то главное — вера!

Если заговорят подставные актеры или люди, которые узнают их на экране, — рухнет вера. А нас смотрят не только ради желтых историй. Нас смотрят, потому что верят.

— И что же тогда остается? Угадывать, что спрятано в шкафу?

— Нет, почему же. Самый благодатный материал — нераскрытые преступления. Во-первых, они реальны. Во-вторых, они современны. В-третьих, поскольку они не раскрыты и никто не осужден, то никто и не может опровергнуть слова медиума. Тем и живем, сынок. Тем и живем.

Привыкнуть к мертвецу было трудновато, но Боря привыкал. Он не видел никакой закономерности в появлениях и исчезновениях странного гостя, но всякий раз чувствовал запах леса: чистый воздух и прелые лисТЬя> грибы и влажные стволы деревьев, набухшая после Дождя земля и еловая хвоя. Мертвец возникал то в Бориной комнате, то в кабине Фреда, и сразу после возникновения становился абсолютно реальным. Боря мог дотронуться до него и ощутить под пальцами грубую ткань одежды или прохладу неживой кожи. Однажды он попробовал сдвинуть кресло, в котором сидел мертвец, и кресло едва поддалось.

Мертвеца Боря совсем не боялся. Ему становилось спокойнее, когда тот был поблизости: Боре казалось, что за ним заботливо присматривают. Ему было приятно думать, что мертвец держит души убитых Борей людей на безопасном расстоянии. Если бы пришли они — вот тогда стало бы страшно.

Жертв Бориного Фреда было уже трое. За два летних месяца к молодому водителю, погибшему под Нижним, прибавились бомж и светловолосая девушка.

Бомжа Пиха сбил на пешеходном переходе у самой границы Твери. Был полдень, над асфальтом плыло прозрачное марево. Приближался город, шоссе постепенно обрастало складами и бетонными заборами, потом пошли жилые дома, под колесами стали мелькать зебры пешеходных переходов. Боря подъезжал к тому перекрестку, за которым шоссе становилось городской дорогой. Светофор впереди переключился на зеленый. Маршрутка, стоящая перед переходом в крайнем правом ряду, тронулась было, но тут же снова притормозила. Боря, которому до перехода оставалось несколько метров, не останавливался. Нескольких секунд ему хватило, чтобы понять, что кто-то переходит дорогу на красный. Автобусная остановка была полна людей, которые могли засвидетельствовать Борину невиновность. Следователю можно было сказать: «Решил, что маршрутка стоит, потому что сажает пассажира в неположенном месте». Спидометр показывал разрешенные законом шестьдесят километров в час.