Елена Блонди - ТАТУИРО (HOMO)

Заворочался, царапнув пальцы расстегнутой молнией куртки, полез внутрь. Нащупал шершавый край футболки. И, локтем отжимая портфель, потянул, распахивая, край куртки – смотреть.

Увидел – маячит багровым ртом засохшее пятно крови вдоль четкой линии разреза на ткани. «Острый нож был у Жуки…». Полез пальцем в дыру, раздвигая жесткие обрывки. И поморщился, нащупав пунктир ссадины. Пальцу потеплело.

Вытащил руку и посмотрел на яркую праздничную кровь. Щекой почувствовал тревогу толстяка. Портфель по сиденью отъехал медленно и осторожно. Стало легче дышать.

Вдохнул, следя – заболит ли. И зажмурился, вспомнив яркую вспышку. Будто из космоса, смотрел сверху на кляксу огня. «Кто еще так смотрел, мы вот – смотрели».

Мы? Витька измазанными пальцами схватился за чехол камеры – там аппарат, на месте. И вспомнил много всего. В полном беспорядке. Сжался внутри, притих, забился в угол сознания, наблюдая, как хлопьями снега закружились воспоминания глаз, воспоминания ушей, ладоней. Знал, пока не надо ловить, собирать, пусть валятся все, как можно больше. Тогда и подумает, про электричку, порезы на ребрах, грязную куртку – что было, а что прилетело за компанию – из сна.

Стало совсем свободно. Толстяк вышел. Нет, пересел, вон его стриженая шея из-под кожаной кепки, напряглась, – сторожится.

На освободившееся место никто не сел. Витька криво ухмыльнулся, уперев в колено локоть измазанной кровью руки. Еще бы. И пил. Перегаром, верно, дышит. Как раз к месту здесь, в дальней электричке, такой дальней, что ребятки успевают и напиться, и подраться, и покемарить, и проснуться.

Никого не удивит он здесь. Правда, ментов могут вызвать по внутрипоездной связи. Но пока, вроде бы, нет возмущенных дамочек с опухолями начесов на головах. Такие, обычно, активничают. И толстяки такие. Но толстяки трусливее. А какая-нибудь толстуха уже бы истерику устроила…

Мысли какие-то… Гопнические…

Вспомнил Ладу, швыряющую вниз огонь и ощутил холодную ненависть, смешанную с удовлетворением – как она этих! И правильно!

Все ли было на самом деле так, как вспомнилось? Ладно, дома подумает, после ванной. Передернул плечами. Воспоминания пачкали. Но все подходили и подходили, настойчиво дергали за край куртки, открыв рты, дышали со свистом, как грязные дети с полипами в носу. Не прогонишь.

Витька привалился к холодному стеклу лбом, закрыл глаза. Стекло при каждом рывке больно стукало бровь. Съехал пониже, утонув головой в воротнике куртки, прижался ухом к нагретому нутру. Валясь в дремоту, подумал, «я сейчас совсем такой, как они, там в сторожке. Были».

Проснулся ватно. Стоявшая рядом бабка в черном цыганском платке с золотыми и красными розами – маленькое сморщенное личико – случайным камушком в складках орнаментов и цветов, осторожно дергала его за плечо:

– Ты, милый, здесь выйди. Тута билет не нужен. На конечной возьмут тебя. А здесь можно…

Витька промычал что-то, в полном соответствии с образом. И вышел, до двери вагона поддерживаемый бабкой под локоть. Да, в ментовку угодил бы запросто на вокзале. А бабка спасибо. Хотя она кому угодно так поможет – убийце, бандиту. Все у нее милыя.

Прерывисто работало сознание. На автомате двигаясь, обнаруживал себя на остановке, в маршрутке (застегнулся глухо, руку спрятал в карман), в лифте, в ванной. Кривясь, промыл рану – неглубокую, но длинную, противно. Мастер Жука, знал, как подрезать, чтобы крови побольше. Был мастером. Был?

И, упав ничком на смятую постель, успел подумать, запачкает простыни, надо менять…

…Приснилось море. Далеко внизу ярились волны в белоснежных пенах. Витька, боясь и оскальзываясь, пробирался узкой тропочкой по крутому склону. Не к морю вниз, и не наверх, а – вдоль. Хватаясь за обдерганные стебли полыни и дерезы, нащупывал ногой залощенную подошвами глину. Каждый раз, начиная скользить, обморочно представлял, как срывается и, разодрав до крови ладони, падает в веселое яростное море, где мокро торчат темные клычья камней.

Знал, там, наверху, автострада. Посвистывают шинами длинные авто – одно за другим. Пешеходные дорожки без уклонов, ровные и безопасные. Но брел здесь, прозревая бесконечность змеиной кривизны тропки. Безнадежную бесконечность. Или наоборот, хорошо, что не кончается?

К вечеру, так и не вспомненный Степкой, один и радуясь этому, брился, пудрил порез толченым стрептоцидом, снова на кухне ел и пил. Ел сначала мало, будто забыв, как и зачем. Но потихоньку вспомнил и наелся от души. Не поленился сварить пельменей, что стеклянно перестукивались в картонной коробке. Думал о фотоаппарате. Он важничал на столике в прихожей, храня внутри степь, скудный снежок и мертвые травы. Смотреть не хотелось.

Вдруг, к пришедшему страху снова пережить утреннюю тоску, добавилось еще чувство. Стыдился сделанных кадров. Будто сам себя снимал голым, за нехорошим интимным, в процессе – сладчайше, а потом – стереть из памяти и не вспоминать. До следующего раза…

Медленно ел, обдумывал, теряясь. Что это значит? Снова вспомнил из вчерашнего утра – старый ботинок и ржавую машинку. Уши запылали, пельмень застрял в горле. Проглотил с трудом, бросил на стол жирную вилку. Уставился на желтые разводы столешницы. И даже не вспомнил о тоске, скользя глазом по годовым кольцам бывшего дерева.

Это как, хорошо или плохо? Может кадры такие плохие? Если стыдно до такой степени? Но ведь не могут быть настолько ужасными, чтобы так корчило?

Хотел посмотреть, но решил – потом. И доел пельмени.

Валялся на незастеленной кровати, щелкал пультом телевизора. Звук убрал. На экране все быстро, суетливо. А мысли в голове – медленно, лунатиками, наталкиваясь друг на друга. Про телевизор подумалось – все скачет так быстро, будто снова идем к тем старым черно-белым кинопленкам, где все двигалось в два раза быстрее. Подумал еще и о том, а куда ему с мыслями? К Степка? Он конечно, друг, но с ним надо просто. Клиенты теперешние? Да-а-а-а… Наташа? Ну, может быть. Хотя не слишком он Наташе нужен, так показалось. С кем же ему серьезно поговорить не про еду и не о бабле?

Кому даже вопрос такой задать, о том, с кем бы можно поговорить – вот так? Не философу поговорить, а просто вот такому Витьке?

С раздражением погасил цветное мелькание экрана. Сел на постели и рассмеялся в тишину комнаты. Бок сразу заныл, отзываясь на смех. По сравнению с тем, что было в степи, все вокруг казалось ненастоящим, кукольным. Но было еще что-то, что вело дальше… По сравнению с тем, что пыталось родиться в голове, даже ночные события казались не самыми важными. Было так, будто жукин нож прорезал дыру не в старой футболке, а в ткани нынешней реальности и дыра, раскрываясь все больше, показала ему больший мир…