Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2

Считается, что это тренировочный бой, что клейморы поединщиков затуплены. Но по спине Андрея текут обильные струйки пота, смешанного с грязью и кровью: удары Агриэля, пойманные на гарду, так сильны, что раз за разом швыряют рыхловатое, отнюдь не накачанное человеческое тело на землю. Земля мягкая, истоптанная в жижу, соперники натужно месят ее ногами, будто отжимая сок в гигантском чане. Анджей не смотрит вверх, упорно не смотрит вверх, даже когда падает на спину и лицо его задрано в поддельное, неизменно солнечное небо преисподней. Но глаза его закрыты, а губы что-то безостановочно шепчут. Молитву? Катерине кажется, что ветер доносит до нее исступленное: люмен целюм, санкта роза…[59] Точно не про нее, не про Катю.

Бог весть, во имя кого там сражается рыцарь. Ну, она, разумеется, добродетельна и хороша собой: «свежа, молода, румяна, белокожа, уста — как рана, руки круглы, грудь без изъяна» — и что там еще понапридумывали де Борны[60] всех времен? Словом, его Прекрасная дама не ты, Катенька. И не вздумай ревновать, княгиня, не вздумай фыркать на образ, которым рыцарь подменяет твой собственный, живой, жаркий и неидеальный. Рыцари не хотят живых и жарких, они хотят ЭТО, чистое до стерильности, нравственное до жестокости. Ты, не остывшая от объятий сатаны, вульгарно просунувшая ногу между прутьев балконной решетки, с аппетитом жующая тосты — не Дама. Ты Священная Шлюха.

Так что налей себе еще кофе и намажь тостик джемом.

Катерина наклоняет кофейник над чашкой, кивком спрашивает Денницу: будешь? Дьявол отмахивается: нет, спасибо. Или даже без «спасибо». Люцифер болеет за своих. Он искренне увлечен схваткой, вернее, избиением неуклюжего, но упорного чужака ловким, быстрым, словно змея, Белиалом. Руки аколита действуют с такой скоростью, тело с такой легкостью уходит из-под удара, а ноги переступают в грязи с такой грацией, что весь он кажется чудовищем, зловещей тварью, несмотря на человеческий облик. Аколит неизменно протягивает руку, помогая противнику встать, не наносит ему серьезных ран — царапины, которыми сплошь покрыты бока, плечи и бицепсы Анджея, кровоточат и наверняка болят, но там и зашивать-то нечего. Залепить пластырем и через пару дней все пройдет. Зудеть, правда, будет зверски.

Катя мстительно представляет себе свидание Андрея с его дамой: леди будет жеманничать, стараясь преподнести себя как драгоценный приз, а он — прилагать титанические усилия, чтобы не чесаться. И капец всей романтической атмосфере. Катерина пакостно хихикает и неловко оглядывается на Тайгерма. Тот искоса посматривает на свою Саграду и усмехается сыто, будто кот, укравший у хозяев сочный, толстый стейк.

Пута дель Дьябло знает: Мореходу нравится дьяволица, вытесняющая из Катерины то, за что ее хвалили в детстве, за что высмеивали в юности и за что презирали в зрелости — всё это девичье, нежное, наивное. Дьявольское начало, растущее внутри Кати — и в теле, и в душе — не желает уживаться с прежней Катериной. Оно требует много места, офигеть, сколько места оно требует. Оккупирует, разрушает, разламывает на мелкие кусочки. Но даже рассыпаясь в прах, становясь счастливым крошевом, Катя будет думать: оно того стоило. Стоило.

— А я люблю вас любыми, — небрежно признается Денница.

— Нас? — поднимает бровь Катерина.

— Людей, — поясняет Люцифер.

— Да знаю. «Дьявол любит человека таким, какой он есть, а бог — таким, каким он должен быть», — машет рукой Катя. — Мы только того и хотим, чтоб нас любили черненькими, ты исполняешь наши желания. Мы грешники, ты — потатчик. И когда приходится расплачиваться за твою доброту, ты забираешь нас целиком.

— А бог? Разве он не забирает вас целиком?

Князь ада больше не следит за поединком. Следить, впрочем, больше не за чем. Анджей выдохся и уже не пытается атаковать, он просто стоит, отражая удары, стоит из последних сил на клочке земли, окропленной его кровью, и глаза его заволакивает белесая пелена, точно у запаленной лошади.

— А ему можно, — парирует Катерина. — Он нас создал.

— Но сначала он создал динозавров, — бормочет Денница. — Дорогая, не пора ли тебе бросить салфетку твоему рыцарю? Салфетка, конечно, не мерси де дам,[61] но иначе этот упрямец не сдастся и Велиар его заездит.

— Почему бы тебе не отпустить бедного Дрюню? — вытерев руки и швыряя испачканную джемом салфетку в Агриэля, со злостью замечает Катя. — Не взять под белы ручки и не вывести за ворота?

— Да разве ж я смею? — вопросом на вопрос отвечает Люцифер. — Он хочет быть здесь. И ты хочешь, чтобы он был здесь и видел, какой ты стала. А я — я потакаю вам обоим.

Катерина не слушает. Она со смешанным чувством восторга и отвращения наблюдает, как мерзавец Велиар, вслепую протянув руку, ловит скомканную тряпку и с неподражаемым, издевательским благоговением подносит к губам. Словно величайшую святыню. Словно брошенные фанаткой трусики. Словно… салфетку. А оставленный им в покое Анджей втыкает клеймор в землю и тяжко опускается на колени, повиснув на гарде, будто на кресте. Надгробном кресте.

Сразу несколько человек — хотя кто его знает, люди они или нечто другое — срываются с места, Андрея подхватывают и почти уносят с ристалища. Его ноги волочатся по грязи, оставляя борозды, голова болтается, точно у мертвецки пьяного. Но под самым балконом рыцарь запрокидывает лицо и хрипит — так громко, как только может:

— Ведьма! Все равно заберу тебя… за-бе-ру…

И Катерина, растянув губы в совершенно блядской улыбке, посылает своему паладину пылкий воздушный поцелуй.

Глава 7

Паладин ведьмы

Мертвый, нищий, оставленный пиратами и торговцами остров, с разваленными десятилетия назад фортами де ля Рош и Орегон, конечно, не то что былая флибустьерская столица. Непонятно, почему Сесил приволок ее сюда, в глушь, когда совсем рядом — Эспаньола с незабвенным, соленым, солонее слез и моря, Лаго-Энрикильо. Где-то в окрестностях озера давно истлел на криво сколоченной виселице труп Индейского Ублюдка. И где-то на морском дне обрастает сейчас ракушками скелет Испанского Быка. Двое разбойников, чьи грехи не отмолить и за десять жизней, начало и конец пиратской карьеры Кэт. Бывшая пиратка вспоминает их, стоя у окна точно такого же дома, как тот, куда ее привела Абойо. Только вот цветущей бальсы под окном нет, и это очень досадно.

Саграде скучно. Милорд ушел ранним утром, как всегда не сказав, куда. Внезапно вскочил, сбрасывая сон, будто мятую простыню, вслепую, не разлепляя век, надел чулки, пошарил по креслам в поисках штанов, не нашел и выбежал из спальни в одной развевающейся рубашке, похожий в розовом зареве рассвета на залитое кровью привидение. Кэт проводила его плывущим взглядом и со вздохом зарылась носом в подушки. Ей нравилось валяться в постели долго, долго. Белье в спальне графа Солсбери меняли каждую неделю. И пахло оно сладко и крепко — пачулями. Леди Кэти, как звала Пута дель Дьябло прислуга, сама готовила маленькие холщовые саше и раскладывала по шкафам. Тяжелый, въедливый аромат помогал пережить слабость и тошноту, угнездившиеся внутри — и казалось, что уже навсегда.