Абрахам Меррит - Корабль Иштар

Перед глазами Кентона стоял туман, тонкая алая вуаль. Колени его неожиданно подогнулись, он едва не упал. Добрался до дивана и лег. Паническое желание позвать на помощь, попросить взломать дверь едва не заставило его говорить. Но тут же он понял, что не должен этого делать; он должен сражаться один — если хочет сохранить надежду вернуться на палубу корабля.

— Идите, Джевинс! — резко сказал он. — Разве я не говорил вам, что меня сегодня нельзя тревожить? Уходите!

Слишком поздно он сообразил, что никогда раньше не говорил так со стариком, который любил его, как сына. Он выдал себя, подтвердил сомнения Джевинса, что что-то в закрытой комнате неладно. Страх подстегнул его язык.

— Все в порядке. — Он заставил себя рассмеяться. — Конечно, со мной все в порядке.

Проклятый туман перед глазами! Что это? Он провел рукой по глазам, она была вся в крови. Он тупо смотрел на нее.

— Хорошо, мистер Джон, — в голосе слуги больше не было сомнения, только любовь. — Но я слышал, как вы кричите…

Боже! Неужели он никогда не уйдет! Взгляд Кентона перешел на предплечье, на плечо. Все в крови. Кровь капала с пальцев.

— Всего лишь кошмар, — спокойно прервал он слугу. — А теперь я закончу работу и лягу, так что можете идти.

— Спокойной ночи, — ответил он.

Качаясь, сидел он на диване, пока не затихли шаги Джевинса и остальных. Потом попытался встать. Слабость его была слишком велика. Он соскользнул на колени, пополз по полу к низкому шкафчику, ощупью открыл дверь и достал бутылку коньяку. Поднес к губам и отпил. Крепкий напиток придал ему сил. Он встал.

У него сильно болел бок. Он зажал его рукой и почувствовал, как сквозь пальцы сочится кровь.

Он вспомнил — сюда его поразил меч одного из людей Кланета.

И тут в его мозгу всплыла картина — стрела, дрожащая в щите викинга, булава Джиджи, глядящие воины, сеть, захватившая Шарейн и ее женщин, удивленные лица…

И теперь — это!

Он снова поднес бутылку ко рту. На полпути вдруг замер, каждая мышца напряжена, каждый нерв натянут. Против него стоял человек, весь в крови с головы до ног. Он увидел, сильное гневное лицо, сверкающие глаза со смертоносной угрозой, длинные спутанные черные волосы спускались до окрашенных в алое плеч. На лбу у основания волос резаная рана, из которой капает кровь. Человек этот обнажен по пояс, и справа на боку у него широкий разрез до самого ребра.

Кровавый, грозный, ужасный в алой жидкости жизни, живой призрак с какого-то пиратского корабля смотрел на него.

Стоп! Что-то в этом призраке знакомое — глаза! Взгляд Кентона привлекло сверкание золотого кольца на правой руке над локтем. Браслет. Он узнал этот браслет…

Свадебный подарок Шарейн!

Кто этот человек? Кентон не мог думать ясно, мозг его охватывала немота, красный туман стоял перед глазами, слабость снова наползала на него.

Неожиданно его охватил приступ гнева. Он схватил бутылку и хотел швырнуть ее прямо в дикое яростное лицо.

Левая рука человека взметнулась, сжимая такую же бутылку.

Это он сам, Джон Кентон, в длинном зеркале на стене. Залитая кровью, страшно израненная, гневная фигура — это он сам!

Часы прозвонили десять.

И как будто эти медленные удары послужили экзорцизму, в Кентоне произошло изменение. Мозг его прояснился, воля и целеустремленность вернулись. Он еще отпил из бутылки и, не глядя больше в зеркало, не глядя на игрушечный корабль, пошел к двери.

Взяв в руку ключ, он остановился и задумался. Нет, этого делать нельзя. Он может рисковать, выходя из комнаты. Джевинс может все еще быть поблизости; кто-нибудь другой из слуг может увидеть его. Если он сам не узнал себя, как же будут реагировать другие?

Он не сможет пойти куда-нибудь, чтобы очистить раны, смыть кровь. Придется действовать здесь.

Кентон вернулся в кабинет, по дороге сдернув со стола скатерть. Ногой он задел что-то на полу. Меч Набу лежал тут, больше не голубой, а, как и он сам, красный от лезвия до рукояти. Кентон пока оставил его на полу. Смочил коньяком скатерть и попробовал промыть раны. Из другого шкафчика достал свою аптечку. Тут была корпия, бинты и йод. Закусив губу от боли, он залил йодом большую рану у себя на боку, смазал рану на лбу. Сделал компресс из корпии и привязал его ко лбу и груди. Кровь остановилась. От действия йода боль уменьшилась. Тогда он снова подошел к зеркалу и осмотрел себя.

Часы пробили половину одиннадцатого.

Половина одиннадцатого! Сколько было, когда он взял в руки золотую цепочку и призвал корабль — цепь подняла его и перенесла в загадочный мир?

Всего полтора часа назад?! Но за это время в том другом мире без времени он побывал и рабом, и победителем, сражался в великих битвах, завоевал и корабль, и женщину, которая насмехалась над ним, стал тем, кем он теперь был.

И все это меньше чем за два часа?

Он направился к кораблю, подобрав по дороге меч. Вытер кровь с рукояти, но не тронул лезвие. Еще отпил из бутылки, прежде чем осмелился опустить взгляд.

Вначале он взглянул на каюту Шарейн. Среди маленьких цветущих деревьев виднелись пустоты. Дверь каюты, разбитая, лежала на палубе. Головы их были опущены, как в трауре.

Вместо семи весел торчали только четыре. И в трюме осталось только восемь гребцов.

В правом боку корабля были щели и глубокие вмятины — следы столкновения с биремой в том странном мире, где остался корабль и откуда его унесло.

У рулевого весла стояла кукла — игрушка, направлявшая корабль. Высокий человек с длинными светлыми волосами. У ног его еще две игрушки — одна с сияющей безволосой головой и обезьяньими руками, другая рыжебородая, с агатовыми глазами и сверкающим ятаганом на коленях.

Страстное стремление потрясло Кентона, он ощутил сердечную боль, такую тоску, какую может испытать человек, заброшенный на далекую звезду в просторах космоса.

— Джиджи! — застонал он. — Сигурд! Зубран! Верните меня к себе!

Он наклонился к ним, касался их нежными пальцами, дышал на них, как будто хотел передать им тепло жизни. Дольше всех он задержался на Джиджи — инстинктивно чувствовал, что ниневит больше других способен помочь ему. Сигурд силен, перс умен, но в коротконогом гиганте жили древние боги земли, когда она была еще молода и полна неведомыми силами, давно забытыми людьми.

— Джиджи! — прошептал он, приблизив к нему лицо. Снова и снова повторял он: — Джиджи! Услышь меня! Джиджи!

Показалось ему или кукла шевельнулась?

И тут, нарушив его сосредоточенность, послышался крик. Мальчишки-газетчики кричали о каких-то глупых новостях этого глупого мира, который он давно отбросил от себя. Крик нарушил, разорвал тонкую нить, которая начала образовываться между ним и игрушкой. Он с проклятием выпрямился. В глазах его помутилось, он упал. Сказалась усталость, вернулась предательская слабость. Он дотащился до шкафа, отбил горлышко бутылки и влил ее содержимое себе в горло.