Степан Ставрогин - Служители Зла

– Да, маменька, – юный Зигфрид покорно склонился к ее руке.

– Если сеньор будет склонять вас к содомскому греху, – продолжала баронесса, – то попросите его разрешить назавтра исповедаться. С равными себе по положению мужами не ложитесь, ибо это будет считаться развратом. Сеньорам же вольно попустительствовать небольшим шалостям.

– Я понял, маменька.

– И последнее: не допускайте, чтобы и единая капля вашего семени попала в песок, как и волосы, обрезки кожи, ногтей, выпавший зуб. Ибо это – вернейший путь вас заколдовать. Сжигайте все это в огне очага.

– Слушаюсь, маменька.

Зигфрид поцеловал тонкую восковую руку матери и вышел из комнаты.

На лестнице возле самой его комнаты ему послышался шорох, он резко заглянул за угол и обнаружил невысокого роста худенькую девушку.

– Эльза?

– Мой господин завтра уезжает… Я пришла проститься.

Юбки не могли скрыть ее довольно объемистого живота, как и никакие ухищрения не в силах были отбить исходящий от нее запах свиного навоза. Полгода назад, узнав о грехопадении служанки, барон в ярости отослал ее в свинарник. Самое ужасное состояло в том, что тяга к ней у юного Зигфрида была столь велика, что он и туда к ней наведывался. Это опозорило его в глазах родных и дворни. Ошибку пора было исправлять.

– Я так хочу тебя, Эльза, – прошептал юный Зигфрид, погладив ее налившуюся грудь.

– За мной следят днем и ночью…

– Я знаю, где нам никто не помешает.

Зигфрид потянул ее вниз по лестнице, в глубокие казематы замка Лаубах.

Винтовая лестница шаг за шагом вела их все ниже и ниже.

– Мне страшно, Зигфрид! Пойдем отсюда! – взмолилась девушка.

– Не бойся, ты же со мной. К тому же здесь никого нет. Наш последний узник умер с полгода назад, этот купец из Милана, за него нам так никто и не прислал ни гроша.

– Здесь могут водиться неприкаянные души…

– Здесь нет никого опаснее крыс, да и в амбаре их больше, чем здесь. Иди сюда, милая.

Зигфрид опустился на охапку сена, лежавшую на тюфяке в одной из камер и привлек к себе Эльзу. Девушка покорно задрала юбки и развела ноги. В зыбком свете факела ее голый покатый живот казался еще огромнее, он словно шевелился. Юноша насладился ей уже не один раз, но ему все хотелось еще и еще. Блаженство накатывало на них волнами. Они остывали, с минуту отдыхали и вновь начинали терзать друг друга сладкими пытками.

– Господин мой…

– Да, любовь моя…

– Не оставляй меня здесь!

– Но это невоз…

– Я знаю, но моя жизнь без тебя будет здесь пыткой. Ведь я беременна, не будучи замужем. Меня бы давно уже изнасиловали и скотник, и пастухи, если бы не боялись вас. Вы завтра уедете – значит, меня завтра же будут насиловать. Два раза в день: в обед и вечером. Ребенок, которого я зачала от вас, будет настоящим ублюдком. Им будут помыкать, все кому не лень. Стадо ему не доверят, значит, и он будет скотником. Что же мне делать?

Да, мрачно думал он, бежать тебе некуда, найдут и повесят. Денег я тебе дать тоже не могу, поскольку отец мне их не доверит, – в самый последний момент даст кошель старому Фрицу. Взять тебя с собой – засмеют и здесь, и в воинском стане…

– Милая, – прошептал юноша на ушко возлюбленной.

– Да, единственный мой, – жарким шепотом откликнулась та.

– У нас есть выход.

– Какой?

– Последовать совету моей матушки…

С этими словами юный Зигфрид вынул из ножен небольшой остро заточенный стилет флорентийской работы и перерезал девушке сонную артерию, предварительно отвернув ей голову, чтобы не запачкаться в крови. Но в последние мгновения жизни он запечатлел на ее устах светлый и чистый поцелуй.

Затем он закрыл и тщательно запер дверь камеры, ключ же выбросил в колодец. Камера навеки сохранит тайну его первой любви и первого убийства. Если же кто-либо и пожелает войти сюда через месяц, полгода или год, то натолкнется всего лишь на еще один тщательно обглоданный скелет, каких полным-полно в каждой камере.

За железной дверью камеры крысы уже с удовольствием принялись за работу.

Несмотря на всеобщее официальное ликование, в столице чувствовалась тревога. Танки уже ушли с перекрестков, но бээмпэшки еще кое-где виднелись. Некоторые старики подходили подискутировать с солдатами по поводу всего происходящего, но те отмалчивались и крепче прижимали к груди автоматы. Проезжая по городу в правительственном лимузине, профессор Кивилиани не мог не отметить разительного контраста между нищей унылой грязью окраин и сияющим великолепием центра.

Профессор, без сомнения, был замечательным ученым. Наука, которой он посвятил свою жизнь, была всеобъемлюща. Это была наука над науками, наука о власти, говоря точнее, о власти денег над обществом, а именно: политэкономия. Превосходное, свободное от догм изучение и развитие этой науки принесло ему уважение власть имущих, чины и титулы.

Начало его преуспевания было заложено задолго до наших дней несколькими тщательно засекреченными работами, в которых молодой Луарсаб Кивилиани как дважды два доказывал необходимость введения в стране крепостного права не только в селах, но и в городах. Переселение народа из квартир в казармы и организация массовой стерилизации населения должны были предотвратить перенаселение и остановить инфляцию. Следующий за этим этап – ликвидация денег – должен был не только сэкономить стране сотню-другую триллионов долларов, но и вплотную подвести ее к построению коммунизма. Приход к власти Горбачева не дал свершиться этим великим планам. Но профессор Кивилиани с завидной изворотливостью моментально нырнул влево, и ГКЧП застал его уже в стане демократов. Впрочем, профессору было все равно, кому служить: наука о власти всегда была нужна власть имущим.

Когда лимузин прибыл на место назначения, совещание длилось уже третий час, и конца ему не было видно.

– …дцати триллионов долларов! – услышал он, войдя, последние слова президента. – Да, признаю, мы купили эту свободу. И за оч-чень высокую цену. Теперь нам надо как-то возвращать долги!

И президент исподлобья взглянул на вошедшего.

– Профессор экономики Луарсаб Кивилиани, – представил его бывший однокашник, а теперь соратник и советник президента Мойша Зильберман. – У профессора есть несколько интересных предложений по поводу новых вливаний в экономику страны.

– Я ценю усилия нашей экономической науки, – прогундосил президент. – Но к нашей стране нельзя подходить со стандартными, общемировыми мерками. У нас уникальный исторический опыт, во многом мы идет непроторенным путем. Что вы в общих чертах предлагаете, профессор? Только покороче, покороче.