Людмила Романова - Таинственные и удивительные истории, произошедшие с жителями старой Москвы, рассказанные очевидцами и пересказанные их домочадцами

И что было дальше! – спросила я, предвкушая развитие событий.

А дальше, как только мы протянули к блюдцу руки, и Коля торжественным голосом сказал.

– Папа мы вызываем твой дух. Скажи, ты явился?

Блюдце, тут медленно и закрутилось. А мы, даже застыли от удивления. И так, как мы договорились не шутить и не говорить громко, чтобы не спугнуть духа, если он к нам придет, то мы не нарушили тишину.

– Задавайте вопросы, – тихо сказал Коля.

А у нас сразу все вопросы из головы вылетели.

– Папочка, это ты? – робко спросила я.

– Да, – прочли мы на бумаге.

– Папочка, а ты нас любишь? – спросила я, осмелев.

– Люблю, – ответил нам папа через стрелку и буквы. Коля все записывал, по каждой букве, у которой останавливалась стрелочка.

– Папочка, а что с нами будет через десять лет? Спросил Коля.

– Скоро узнаете сами, – ответил многозначительно папа.

– Что еще спросим? – прошептала я Коле.

– Пусть нам скажет, что ни будь смешное, – посоветовала Маша.

– Папа, скажи нам, что ни будь, смешное, – опять провозгласил торжественно Коля.

Стрелка опять поползла, и получилась, какая-то тарабарщина. Мима, кеняянин тозесвуя.

– Что-то не понятно, – переглянулись мы с Колей. Мима кенянин… Мы складывали буквы и так, и сяк, ничего вразумительного не получилось.

– Наверное, папа уже ушел. Обиделся! Как можно ему быть веселым, если он умер, – сказала я. А мы просим его пошутить…

Но блюдце снова закрутилось и снова написало нам ту же тарабарщину!

Я продолжала крутить в голове буквы, и повторяла их тихо вслух.

– Вспомнила, я все поняла! – сказала радостно Маша. Это ведь я, так стишок в детстве рассказывала, – Зима, крестьянин торжествуя… Помните, как вы все смеялись на меня, что я не выговариваю слова?

– И правда! Обрадовались мы. Точно! И мы стали умиляться и смотреть на стол и блюдце. Наш папа был с нами, он разговаривал и даже шутил. Значит, ему там правда хорошо, он видит нас с неба и помнит, и радуется на нас.

– Папочка, милый папочка, мы тоже тебя все любим. И мамочка тоже. А ее новый муж, тоже хороший человек. Ты ведь умер, и не обижаешься?

И тут вдруг мы услышали Колин вопрос. Он раздался, как гром среди ясного неба. Мы сразу все переглянулись испуганно, а Маша даже голову в воротник втянула.

– Папа, а ты где сейчас? – спросил громко, осмелев, от шутки папы, Коля.

– Ты, что, Коля! Это нельзя спрашивать! – пронеслось у нас в голове, и в этот миг стол, за которым мы сидели, как подпрыгнет, да как грохнет об пол ножками.

Нам показалось, что это был ужасный грохот, и под столом, рядом с нашими ногами, кто-то был, и мог схватить нас за ноги! Мы, не сговариваясь, выпрыгнули из-за стола, и в одну секунду очутились у двери.

– А – а! – завизжали мы. А у меня, пока я бежала, по спине разливался такой холод, и так перехватило дыхание, что даже за дверью, я стояла, онемевши, впрочем, как и остальные дети.

– Что с вами? Что, что случилось?! – заволновалась Даша. Говорила я вам, накликаете приведений. Им только волю дай, тут же явятся!

Мы немного отдышались, и нам уже стало даже весело. Это было как игра, поймай меня!

– А у меня там кукла осталась, – захныкала Лизочка. Принесите мне мою куклу. Ей там тоже страшно под столом!

Я, было, собиралась войти в комнату, и принести куклу, но вспомнила, тот ужас, когда стол прыгал, что не посмела войти туда, и протянуть руку под скатерть. Страх, снова вошел в нас.

Дашенька, сходи за куклой, – попросили мы, как можно невиннее.

Даша перекрестилась и вошла в кухню. Ей все равно нужно было пребывать в ней много– много дней и вечеров. Она зашла в помещение, и в душе уже ворчала, увидев раскиданные в разные стороны стулья. И свечку, упавшую со стола. Слава богу, свечка потухла от падения, и не случилось пожара! – подумала она. Вот бы потом отчитывалась перед барином!

Она полезла под стол, слезшая со стола скатерть, прикрывала пространство под ним и видны были только башмачки куклы.

Даша приподняла край скатерти, и только хотела взять куклу, в это время, она услышала очень громкий, протяжный и жалостный вздох. Его звуки вошли в нее ужасом, и волосы на голове, зашевелились. Даша подняла машинально глаза наверх, откуда доносился этот вздох, и в это время стол снова громыхнул своими ножками, и скатерть свалилась на голову Даши.

– А-а, – только сказала она от нахлынувшего на нее страха. Она стащила с себя скатерть, поднялась с пола, и пошагала как могла быстро к двери. За дверью, она встала с вытаращенными глазами, и только осеняла себя крестом, и повторяла:

– Спаси и сохрани, спаси и сохрани….

– Дашечка, миленькая, что ты там видела? – спросили мы ее взволнованно. Игра, таинственная, мистическая продолжалась.

– Да батюшку вашего, покойного Константина Ивановича. Это его ноги под столом, за скатертью стояли. Я когда куклу поднимала, то увидела его… ноги… А потом он как вздохнет…. Тяжко так, тяжко. Как стол на меня качнет, скатерть на меня, сползла, я ее пока с себя снимала и к вам бежала, уже больше ничего не видела.

– Да как же ты ноги видела, ведь там темно, свечка то погасла….-спросили мы.

– А они черные, черные, в темноте все равно выделялись.

– Ой, господи, как я теперь в кухню то войду, мне же еще ужин господам готовить.

– Дашечка, мы с тобой здесь побудем, ты только не бойся и маме с папой ничего не рассказывай. Сейчас мы свет зажжем, и не страшно будет. Пойдем туда вместе. Вместе не страшно.

При электрическом освещении было все по – другому. Обычно. И мы решили, что мы, наверное все придумали.

– Даша, это мы так играли. Маша нарочно стол ногой качнула, – сказали мы. Чтобы всех попугать.

Даша успокоилась и поверила нам.

– И мне со страху чудиться стало. Да ну вас. Идите в детскую. Скоро ваши мама с папа приедут. Мне ужин готовить нужно.

– Ольга Константиновна, так это правда Маша сделала? – спросила я разочарованно.

– Нет, нет. Это мы так сказали, чтобы Даша не боялась. А на самом деле все так и было, и стол прыгал, и звуки вздоха мы слышали. Мы же смотрели в приоткрытую дверь, когда Даша туда пошла. Мы потом в церковь ходили, и у нашего папы прощения просили, что дух его потревожили. Заказали молебен за упокой. Об этом мы рассказали только маме. Константину Ивановичу побоялись рассказывать. Он строгий был.

Много еще историй рассказывала Ольга Константиновна. И часто еще мама философствовала с ней о мире, о жизни, о бесконечности и всяких чудесах. Жалко всех не упомнишь.

4

Прошло много лет. Я вышла замуж, и ложка как приданное, переезжала со мной из дома в дом. Из старого серванта, в современную, модную тогда стенку. И я уже почти забыла о ней. Она просто лежала среди других мельхиоровых ложек, вилок и ножей в коробочке, она была тринадцатая, лишняя ложка, из столового сервиза. Но, когда я, накрывая праздничный стол, и натыкалась на нее, я всегда вспоминала Ольгу Константиновну, и наши разговоры и ее милый облик с ямочкой на щеке…