Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук
А потом я услышал песню. Колыбельную.
Пела Руслана. Низким, мелодичным голосом, тихо, еле слышно. Пела песню, которую я сам помнил с детства, с того времени, когда я жил еще с мамой и папой, а не с бабушкой. Пела и медленно шла к девочке Зине.
Баю-бай, баю-бай,
Поди, бука, на сарай.
Поди, бука, на сарай,
Коням сена надавай.
Кони сена не едят,
Все на буку глядят.
Баю-бай, баю-бай,
Поди, бука, за сарай,
Поди, бука, за сарай,
Мою детку не пугай.
Я за веником схожу,
Тебя, бука, прогоню.
Поди, бука, куда хошь,
Мою детку не тревожь.
Баю-бай, баю-бай…
И на этих последних «баю-бай» она, Руслана, уже сидела на полу и держала на руках девочку. И пела, пела свое немудрящее «баю-бай». И это грязненькое злобненькое существо, подумать только, обняло Руслану за шею и совсем закрыло свои пустые страшненькие серые глаза. И так лежало, сцепив на Русланиной шее тощенькие ручки, а потом еще принялось довольно громко посапывать.
А Руслана пела все тише и тише, и совсем замолчала. И только иногда шипела тихонечко: шшш.
На нас, когда мы зашевелились и вразнобой стали к ней подходить.
На шумных испуганных родителей с еще более шумными детьми, которые по очереди появлялись то из одного, то из другого кабинета.
На маму Ивана, заплаканную и опухшую.
На своего отца, очень удивленного и виноватого, с каким-то нелепым, по-детски нахмуренным лицом.
И все слушали ее «шшш» и затихали, и девочка спала и не просыпалась.
И еще долго, очень долго Руслана качала эту девочку и прижимала к себе. А потом медленно и осторожно положила на скамейку и тихонько сняла со своей шеи ее ручки. И девочка все спала.
И мы, еле ступая, все пошли к выходу – молча. И когда я почти дошел до лестницы, то оглянулся.
И увидел, что на скамейке больше нет никакой девочки.
И мы все прошли в открытый гардероб, и разобрали, немножко толкаясь, свою одежду, и тихо друг перед другом извинялись за то, что толкаемся. И вышли нестройной толпой через открытые двери в колючую и свежую зимнюю ночь.
Не приходи к нам
– И долго нам идти еще?
– Настырный, ну что ж ты такой настырный. Вот сюда поворачиваем, сейчас все будет.
– Я, конечно, прошу прощения, Дарья, но зачем ты меня посылала в библиотеку, если все равно собиралась разговаривать с ее соседями и даже с директором кладбища?
– А затем, Ванюшечка, что мне нужна была точная дата ее смерти. Ну и вообще, информация – сила, если ты еще не знаешь.
– И то, что я раздобыл в этих газетных подшивках, пригодилось?
– А как же. Мне ж все сгодится. Я ж у вас чертов гений и суперский организатор, не догадывались?
– Дарья, ты очень крутая, я всегда это знала. В глубине души.
– Калинка, а ты вообще. Хватит уже. Короче, бесхозных покойников обычно кремируют. Но у нашей красавицы была наследница, внучка двоюродной сестры. И эта тварь, короче, написала завещание: типа, если ты, госпожа стоюродная племянница, похоронишь меня честь по чести на этом вот самом кладбище, то тебе достанется моя квартира, а если сожжешь – фиг тебе с репейным маслом, ни хренушечки не получишь. И все заверила как надо, не поленилась к нотариусу сходить. Ну и вот, ну и в итоге Зида вот тут вот и лежит.
– А вот это вот не ее могила?
– Настырный, остынь и следуй за мной. Короче, я нашла и племянницу, и соседок этой Зиды, которые помогали устраивать похороны, и да, ходила к директору кладбища, и это, кстати, было самое противное, потому что я ему, кажется, понравилась.
– Неудивительно. Тебе эти твои зеленые пряди очень идут.
– Калинка, хорош мне льстить.
– Дарья, мне очень странно это говорить, но ты сейчас на редкость хорошо выглядишь.
– А обычно, значит, плохо? Цухлов, напомни, я тебе дам мастер-класс по комплиментам. Возьму недорого. Пряди, если честно, планировались как синие, но мои цыганистые волосы хрен осветлишь. Они осветленные – желтые, ну и вот…
– У тебя что, цыгане в роду были?
– Прабабушка. Позолоти ручку, Настырный, я тебе нагадаю долгое семейное счастье с Калинкой. Шучу, Калинка, нечего на меня замахиваться, шучу я. То есть да, прабабушка была на самом деле, но гадать я не умею, и вообще все это чушь.
– А чего она гореть не хотела? Какая разница, что будет с твоим телом после смерти? Это же все равно уже не ты.
– Русланчик, я же тебе объяснял. Заложные – они любят, чтобы вода, чтобы пить, чтобы воды побольше. Их по-хорошему вообще бы в пруд или в болото, но это сейчас как бы незаконно, а тут земля глинистая, влажная…
– Хватит, меня сейчас стошнит. Я как представлю, что она тут воду пьет…
– Я бы тоже не хотел, чтобы мое тело сжигали. Хотя гнить мне, с другой стороны, было бы неприятно.
– Иван, это всего лишь тело, это уже не ты! Тебе бы не было неприятно, тебе бы было никак!
– Детки, не ссорьтесь. А то бабу Зиду позову. Вот! Вот она, кстати.
– Как живая на фотке. Сейчас железный штырь достанет.
– Так. И что нам теперь делать?
– Скамеечку видишь, Ванюшечка? Садись и чувствуй себя как дома. Так, все достаем еду из рюкзаков и на столик выкладываем.
– Фу, она что, ее есть будет?
– Понятия не имею, но Егорушка утверждает, что так положено.
– И тогда она не оживет снова и больше никого собой не перезаражает?
– А я знаю? Но мы попробуем что-нибудь такое сделать. Раз ее никто не поминает, то мы возьмем и позапоминаем.
– Правильно говорить – помянем.
– Спасибо, умник ты наш газетный.
– Кстати, о газетах. Я вот принес, вдруг вы не читали.
– Самое время, Иван, честное слово. Ого! Опять эпидемия? Риали?
– Дай, можно? Ого! «Неизвестный вирус… пострадали несколько посетителей детской поликлиники города… возможны последствия… главный врач городской больницы… не исключено, что снова бла-бла-бла закупаться масками и санитайзерами». Так это что, все-таки вирус?
– Я полагаю, им просто нужно было придумать рациональное объяснение того
