Хроники Чёрной Земли, 1936 год (Мероприятие 2/11; Красноармеец) - Василий Павлович Щепетнёв
Редакция обосновалась почему-то в гостинице. Третьесортной гостинице без претензий. Никаких портье, никаких мытых полов. С трудом нашел я комнату, в которой и располагалась редакция — четыре человека. Комната, впрочем, большая.
— Роман Ярцев? Нет, он у нас больше не работает. Взял бессрочный творческий отпуск, — с усмешкой сказал мне один из астраловедов. Скверной такой усмешкой.
Другой, сжалившись, добавил:
— Он сторожем устроился.
— Сторожем? — наверное, я выглядел довольно нелепо.
— В Рамони. Во дворец.
Дворец я знал. Областная достопримечательность. Красивый, но запущенный донельзя. Последние двадцать или тридцать лет закрыт на бессрочную реставрацию.
Сегодня в Рамонь ехать, пожалуй, не стоит. Подожду результатов утренних хлопот. Информации. А вот кому информации, свежая информация, кто забыл купить, подходи, дешево отдам!
Отдадут, жди.
Налоговое управление отняло у меня остаток дня. К вечеру, вернувшись домой, я мог сказать себе — день прошел не напрасно. Мог, но не сказал. Потому что день пока не прошел.
Вернулся Егор. Почин удачный, но нам пришлось повозиться с, довести до ума конягу.
Отмывшись от масла, я, наконец, раскрыл газету. Нет, сегодня ничего нового из Глушиц.
Зазвонил телефон. Однокашник из облздрава.
— Между прочим, по сети мне с Америкой разговаривать дешевле, чем с тобой, — начал он.
— Повесь трубку, я перезвоню.
— Как же. Дозвонишься. Простыну я к твоему звонку. Лучше ты поскорее повесь свои уши на гвоздь внимания. Слушай, значит. В переводе на обыкновенный язык, причина смерти Настасьи Киреевой — необратимые структурные изменения ткани лобных и височных долей головного мозга.
— Ну, если это перевод…
— Еще проще, для идиотов, наступило нечто вроде окаменения мозга.
— Такое бывает при бешенстве?
— Нет, не совсем. При бешенстве, скорее, разжижение — опять же, языком идиотов. Возможно, причина — атеросклероз. Мозг известью пропитался. Это ты понимаешь?
— Понимаю, — смиренно отозвался я.
— В общем, материал послали для анализа в Москву.
— Зачем?
— Приказ такой есть, за номером… Забыл записать, ну, неважно. Любое подозрение на бешенство требует подтверждения из Москвы. Особо опасная инфекция — своего рода.
— И куда в Москву? — спросил я для очистки совести.
— В лабораторию некробиологических структур.
— Куда?
— Туда, где изучают мертвую ткань, о необразованный, но пытливый отрок. Я попробовал пробраться в эту лабораторию по сети, но вход закрыт. Пароль требуют. Более того, поймали меня, как нашкодившего мальчишку и срисовали адрес. Зачем, не знаю. Коммерческая информация? Но я ничего не скачал… — и он начал ботать по компьютерной фене.
Я поблагодарил его, и, пообещав серьезно изучить проблему приобретения компьютера, дал отбой.
Некробиологических структур. Бывают же названия, однако.
Думать не хотелось. Боязно. Можно додуматься до самых невероятных мыслей. А я не люблю невероятного. Копнешь это самое невероятное, и окажется — дрянь и обман. Искать надо объяснения простые, здоровые, ясные, не впадая в агностицизм и поповство. Так меня учили на курсах самой правильной философии. А никакой иной я не знаю.
Напрасно я пытался напялить на себя шкуру здорового солдафонства. Не получалось. Я действительно чувствовал себя маленьким мальчиком, оставленным в темном доме, от которого спрятали спички и свечу, чтобы пожара не случилось. А электричество то ли отключили, то ли вовсе не было.
Бесцельно послонявшись по дому (лампочки везде мощные, наверное, действительно я чураюсь тьмы), я с трудом дождался полуночи, когда получил полное право лечь спать. Даже не право, а почетную обязанность, которую исполнять следует с достоинством и честью.
Я подумал, не почитать ли на сон грядущий. Из книг на любимой полочке были водка пшеничная, молдавский бренди, виньяк из Будапешта и, в холодильнике — болгарская мастика. Подумал, и отказался. Для глаз вредно. Я слишком большой любитель чтения. Надо и честь знать.
Перед тем, как лечь, я везде выключил свет. Возможно, я и не люблю темноты, но свет ночью пугает меня больше. При свете не скроешься от одиночества.
Сны… Сны — это гораздо более личное, нежели явь. Но последнее время стал чужой себе во сне. Видится нелепость и мерзость, и проснувшись среди ночи, первое, что ощущаешь — радость. То был просто сон.
Но в эту ночь, проснувшись, я решил, что продолжаю спать. За окном, казалось, кто-то стоял, стоял, и всматривался в глубь комнаты.
Я затряс головой, стараясь проснуться окончательно, потом посмотрел опять. Нет никого, но осталось ощущение отпрянувшей, отошедшей тени.
Поставив ноги на пол, я нашарил ружье. Оно у меня пристроено под диваном. На всякий случай. Детей в доме нет, и потому оно всегда заряжено. Два патрона крупной дроби.
С ружьем в руках я на цыпочках прошел по комнате, стараясь не слишком приближаться к окнам. Совсем необязательно подставляться, пусть даже собственным кошмарам.
Сквозь фрамуги ночной воздух заползал внутрь и падал, овевая ноги прохладой. Я потихоньку трезвел, приходил в себя.
А переутомление оказалось много сильнее, нежели я предполагал. Вместо пижамы на ночь смирительную рубашку впору надевать. И смирительные штаны. Шутка. Грязная, непристойная шутка — для понимающих.
Я уже было собрался отложить ружье, включить свет и выпить-таки рюмочку мастики, когда второе окно потемнело, и скудный свет сельской ночи исчез.
Гость. Незваный гость.
Зазвенело выдавливаемое стекло. Я не стал колебаться и ждать развития событий.
Ружье двенадцатого калибра и в поле стреляет громко, а здесь — просто оглушительно. Заряд дроби выбил во двор и залезавшего, и остатки стекла, и часть рамы. Я постоял, оглушенный и ослепленный вспышкой выстрела, едкий дым резал глаза, заставлял кашлять. Или это просто нервное?
Я осторожно, как бы не ступить на стекло, подошел к другому окну. Вдруг еще кто снаружи? Нет, не видно. Тогда. Выйдя в коридор, я включил наружный свет — три маленьких прожектора, переделанных из автомобильных фар. Включил и распахнул дверь.
Никого. Совсем никого.
— Эй, Витька! — стукнула дверь соседа. — Ты чего это?
Сосед у меня не просто любопытствующий. Поможет, если что. Несмотря на свои шестьдесят лет, отставной капитан милиции Прохоров К. А. сто очков другому даст. На дух не выносит шпаны и уголовщины, потому с девяносто третьего года и пенсионер.
— Да так, дядя Костя. Лезло в окно что-то, я и стрельнул, — крикнул я в ответ.
— Сейчас, сейчас погляжу, — и через пару минут он стоял рядом. Нисколько не стесняясь своих белых кальсон со штрипками, он деловито прошел по двору, зашел в дом. Я — следом.
— Да, Витька, ружье у тебя — просто пищаль, — посмотрев на окно, заметил он. — И в кого же ты промахнулся?
— Не знаю, — честно ответил я. — проснулся, вижу — ходит кто-то под окном. Ну, пока
