Наталья Александрова - Клад Наполеона
Однако мысль эта не принесла Матвею большой радости.
Вернувшись домой, он походил по пустой квартире, разбил дорогую напольную вазу, сломал стул и немного попинал ни в чем не повинного медведя Мотю.
Однако все это не принесло ему никакого облегчения. После чего он полез было в бар за спиртным, но тут же понял, что если сейчас запьет, то потеряет фирму. И так уже за две недели без хозяйского глаза сотруднички много чего наворотили.
Все, сказал себе Матвей, глядя в зеркало, с него хватит. Довольно с него семейного счастья, накушался им досыта. Хватило ему милых домашних радостей. Надолго их запомнит. Теперь никто его не поймает на ласковый взгляд, нежные прикосновения и сияющие от счастья глаза. Все кончено.
И он с головой окунулся в работу.
Матвей очнулся от сигнала задней машины. Пробка потихоньку рассосалась. Он потер уставший затылок. Хорошо, что такие воспоминания посещают его все реже и реже. Тогда, три года назад, Елена так торопилась с разводом, что ему удалось выйти из этой ситуации с наименьшими потерями. Потом ей вдруг понадобились деньги – там, в Штатах, ее новый муж задумал открыть собственное дело, она прилетела в Россию и заявила, что хочет выкупить свою долю. Что ж, Матвей был готов к такому повороту событий, договорился о кредите в банке и выплатил бывшей жене все до копейки.
Она очень изменилась. Теперь ничего уже не напоминало о хрупкой девочке с тихим голосом. Она была по-прежнему худа, но теперь явственно просматривался в фигуре железный несгибаемый стержень.
– Как Лялька? – спросил Матвей.
– Прекрасно! – с преувеличенным ажиотажем воскликнула Елена. – Она просилась сюда со мной, но я ведь приехала по делам, и потом, у нее там какие-то соревнования в школе, я решила, что лучше не прерывать учебу.
«Врет, – понял Матвей, – это она нарочно, чтобы я не увиделся с Лялькой».
Он сам удивился, до чего спокойно принял эту мысль.
И все, больше он ничем с бывшей женой не связан. И пускай дед твердит о семье и детях, он, Матвей, твердо уверен, что это – не для него. Второго такого случая он не переживет.
Он явился домой непривычно рано, так что Татьяна Тимофеевна только всплеснула руками – у нее, мол, ничего не готово.
– Водка есть? – неожиданно для себя спросил Матвей.
– Конечно! – Она не подала вида, что удивилась, и тут же засновала по кухне, накрывая на стол.
– Случилось что? – В дверях стоял дед. Повязку с него сняли, просто заклеили ссадину пластырем.
– Да нет, – Матвей улыбнулся, – так, устал просто.
Барон фон Армист приподнялся в седле и огляделся.
Они уже несколько часов ехали по узкой лесной дороге. Давно уже до них не доносились крики людей и конское ржание, скрип тысяч телег и повозок – все те звуки, которые сопровождали бесславное отступление Великой Армии.
Начало темнеть, и пошел снег. Крупные хлопья попадали за воротник, обжигали лицо. В довершение ко всему вдалеке послышался волчий вой – тоскливый, унылый и одинокий.
Впрочем, первому волку тотчас же ответил второй, потом еще один… лошади заволновались, пошли быстрее.
Барон не боялся волков.
Он вырос в имении отца под Митавой, где поздней осенью тянулись такие же унылые, безнадежные вечера, так же рано выпадал снег, волчий вой звучал так же часто, как колокольный звон деревенского костела, и волки выходили из леса и пробирались по ночам в деревни, унося то овцу, то собаку, а то и крестьянского ребенка.
Французы – те, конечно, очень боялись волков, они тряслись и бледнели от этого воя. Еще бы, им не приходилось слышать такой музыки в яблочной Бретани, в цветущем Провансе, в благословенной Бургундии. Они боялись хищников, боялись холода, боялись бесконечных пространств, как боятся люди всего чуждого, всего незнакомого. Конечно, французы отличные солдаты, но они привыкли воевать в сытой и благополучной Европе, а не в этой полудикой, суровой стране…
Барон знал, что волки трусоваты и редко нападают на сильного противника, а в его отряде, не считая возчиков, было полтора десятка опытных кавалеристов, все они были хорошо вооружены. Кроме того, продолжалась еще поздняя осень, хищники не успели оголодать. Да голод и не грозил им этой зимой: волки следовали за отступающими французами, и им доставались брошенные, издохшие от голода и усталости лошади.
Зато барон очень боялся других зверей – двуногих.
Вслед за отступающей Великой Армией шли не только волки – вслед за ней двигались партизаны: легкие, мобильные отряды, созданные русскими из регулярных кавалеристов и казаков. Они появлялись внезапно, как призраки, из густого леса, из ночной тьмы, из тоскливого пространства предзимней равнины и так же внезапно исчезали, нанося отступающей армии огромный урон. Как волки, преследующие раненого лося, они наскакивали, отхватывали кусок живого мяса и скрывались, прежде чем им успевали нанести ответный удар. От этих внезапных, неожиданных наскоков армия теряла больше солдат, чем в открытом сражении. Но даже больше, чем человеческие потери, наносил армии урон тот постоянный страх, в котором партизаны держали отступающих.
Кроме партизанских отрядов, французскую армию преследовали полудикие банды местных крестьян, вооруженных кольями и вилами, топорами и самодельными пиками. А больше того – ненавистью к чужеземцам, к захватчикам. И еще… еще их вела возможность пограбить французские обозы. Ценности, награбленные французами в захваченной Москве, повторно меняли владельцев, оседая в избах и сараях окрестных мужиков.
Эти банды были не так мобильны, как отряды кавалеристов и казаков, но более жестоки. Кроме того, крестьяне хорошо знали местность и бесследно исчезали после нападения.
Конечно, такие крестьянские отряды не вызывали опасения у больших французских частей, но для таких маленьких групп, как та, которую возглавлял барон, они представляли смертельную опасность.
Барон прислушался.
Сквозь гул ветра и волчий вой он расслышал еще один звук – тот, который ни с чем не спутает опытный солдат, прошедший через десятки сражений.
К ним приближался кавалерийский отряд. Стук копыт почти не был слышен – партизаны перед атакой обматывали копыта лошадей тряпками, – но кавалеристов выдавали едва заметное колебание почвы, треск кустов, приглушенное ржание.
– Спешиться! – приказал барон своим кавалеристам.
Они подчинились быстро и беспрекословно, зная, что от расторопности и дисциплины зависит их жизнь. Все они были вооружены короткими карабинами и тяжелыми палашами. Палаш – отличное оружие в конной схватке, но здесь, в глухом лесу, барон больше полагался на карабины. К счастью, они находились сейчас на большой поляне, от леса их отделяло метров пятьдесят открытого пространства.
– Приготовиться! – скомандовал он вполголоса.
Возницы торопливо разворачивали повозки с трофеями, создавая из них линию укреплений, выпрягали лошадей, отводили их назад, под защиту солдат. Барон велел возчикам держаться в стороне и беречь лошадей, затем осмотрел свой небольшой отряд, приказал занять позицию и приготовиться к бою.
Кусты внезапно раздвинулись, и на поляну вырвался из леса конный отряд. Здесь были и гусары в нарядных ментиках, и драгуны в зеленых мундирах, и несколько казаков в мохнатых шапках. Партизаны мчались в полном безмолвии, как привидения. Казалось, что их очень много, но барон быстро прикинул, что на них несется отряд человек в двадцать. Конечно, это все равно много, но одно преимущество все же есть – французы находятся в укрытии. И еще… партизаны вырвались из леса плотной массой и еще не успели как следует перестроиться для атаки.
– Выжидать… – скомандовал барон тихо и отчетливо. – Держать на мушке!
Он уже видел лица нападающих – холодное, решительное лицо мчащегося впереди драгунского ротмистра, бороду пожилого казака…
– Сабли наголо! – прокричал ротмистр резко и страшно. От конников до французских повозок оставалось метров пятнадцать.
– Огонь! – в ту же секунду выкрикнул барон.
Карабины дружно прогрохотали, передние кавалеристы попадали наземь, на всем скаку слетая с лошадей, валясь на мерзлую землю, как спелые колосья. Задние налетели на них, лошади вставали на дыбы, хрипели, сбрасывали всадников.
Фон Армист увидел лицо ротмистра, страшно изуродованное пулей, в следующую секунду тот свалился с седла под копыта собственной лошади. Бородатый казак перемахнул через повозку, взмахнул шашкой, едва не надвое разрубив молодого прусского офицера. Барон вскочил, ткнул в бок казаку штыком. Тот заревел, как раненый медведь, развернулся к барону, поднял окровавленную шашку… но тут сзади в него воткнулся еще один штык, и казак, выпучив глаза, свалился с лошади.
