Николай Басов - Подлодка «Комсомолец»

Но для дела у него не было, практически, ничего. Ни одного следа, ни одной детали, которую можно положить на стол, рассмотреть подробно, и понять, на что же они наткнулись.

Василиса Матвеевна встретила их на пороге. В фартучке, в неловко повязанной косынке, и сразу стала накрывать на стол. Тут же был и Шляхтич, он, как настоящий опер, сидел с безучастным видом перед крылечком, не теряя из вида егеря Лопухина. А тот уныло трудился над чем-то в темном, невзрачном сарае.

Только тогда Кашин понял, что все продукты, которые они с собой захватили, остались в моторке, на которой после перестрелки Лопухин увез раненных. Шляхтич попробовал было доложить, что Веригина находится с раненными, что с ними все в порядке, и лечат их успешно, но Кашин только отмахнулся от него. Он и Стекольников сели за стол и молча принялись жевать хлеб с молоком.

А вот жена егеря не только собиралась их кормить, но и говорила:

– Это ж надо, стрельба, раненные, пожары... А если бы лес загорелся? – Она поставила на стол банку с солеными огурчиками, жаренное на одной большой сковороде сало, порезанное вместе с кожицей, утопающие в горячем жиру макароны, тарелки, кружки и вилки. – Изверги эти браконьеры. Они мне сразу не понравились. Недаром я и мужу говорила, не будет от них добра.

– Вы были на «Простуженке»? – старательно модулируя голос, чтобы не выдать волнения, спросил Кашин.

– А как же? С месяц тому... У них печь засорилась. Так они, такие беспомощные, не могли трубу прочистить. Кто-то из этих-то, что тут в морском кителе ходил, заглянул к Лопухину, просил помочь... А чего же не помочь, очень даже нужно помочь. Но он занят был по весне, как снег сойдет у него дел невпролаз. Вот я и пошла.

– И что вы там видели? – спросил Шляхтич.

– А ничего. В подполе, где обычно в холодке убоинку охотники держат, у них что-то трещало. Они сказали, это генератор, чтобы, значит, светло было... И вправду, они какую-то лампочку на потолок привесили. Ну, думаю, богатейшие люди, хотя теперь какого только добра не бывает, было бы на чем довезти...

– А кроме лампочки, что у них еще было? – спросил Кашин. – Может, приборы какие-нибудь?

– Может, и приборы, – согласилась егерша. – Стояли у них в домике какие-то ящики, пригнанные доска к доске, в таких военные свое что-то перевозят. – Она поставила на печь закопченный чайник, подсела к столу, на край длинной скамейки, ближе к плите. – Кушайте, а то простынет.

– Значит, работающих приборов вы там не видели? – спросил Кашин. Несмотря на зверский голод, ели они со Штяхтичем лениво, только Стекольников наворачивал за всех. – А может, вы разобрали маркировки, которые на ящиках были?

– Они же под мешками стояли, ящики-то со снаряжением, – отозвалась егерша. – А два каких-то отдельно, они их палаткой прикрыли, а может, сушили ее, палатку-то. Я не знаю.

Последняя надежда таяла как дым. Кашин с раздражением отодвинул от себя лишь ополовиненную тарелку макарон с салом, больше в него не лезло. Штяхтич последовал его примеру. Егерша вздохнула, сняла с плитки чайник.

– А там что же, ничего не осталось?

– Ничего, – не очень явственно ответил Стекольников.

– Да, плохо. – Егерша опять вздохнула, поправила платок. – Плохие люди. Ничего от них не нужно... Может, и хорошо, что сгорело.

– Плохо, – сказал Шляхтич. – Мы ведь за тем и прилетели, чтобы найти тут хоть что-нибудь... Что от них осталось.

– Да что у них можно взять, если они такие-то? – удивилась егерша. Подумала. – А сначала, когда я им печку прочищала, они мне очень показались... Вежливые, спокойные. И работы там немного было. Я печку эту в момент им сделала. Потом запалила... – Она вдруг замерла, даже руку поднесла к губам. – Господи, у меня же бумага осталась.

– Какая бумага? – спросил Стекольников. Он доел свои макароны, теперь в его тарелке остался толстый слой одного жира, по северному обычаю.

– Да перед печкой на дровах валялось много бумаг для растопки. Я и взяла, она длинная такая, и широкая, как газета.

– С чем бумага? – спросил ее Кашин. Он подобрался, как перед прыжком. – Что на ней было написано? Или нарисовано?..

– Откуда же я помню? С закорючками разными она была, – ответила егерша.

– Матвеевна, вы куда ее подевали?

– Да сожгла всю на растопке, она хорошо горела, жар устойчивый давала... Постой-ка, кажись, лист один я в ящик для картошки подложила. У нас тут газет не бывает, а чтобы картошечка в сохранности лежала, ее лучше в чистоте хранить.

– Так вы взяли эти бумаги, – продолжил Кашин, оказывается, он даже не дышал, – и никто не заметил, и не возразил даже?

– Взяла и под бушлат сунула. – Матвеевна все же немного смутилась. – Подумала, им не жалко, а мне пригодится. – Она посмотрела на сидящих перед ней мужчин, и с удивлением заметила вдруг, какие у них стали необычные лица. – Мне же все равно для пробы-то нужно было их печку запалить... Нужно. Вот они и подумали, что я те бумажке сожгла на растопку. И я же не все взяла, так, частично... Больше им оставила.

– Василиса свет-батьковна, – почти торжественно проговорил Шляхтич, – вы наша спасительница. – Потом торопливо добавил: – Может быть.

– Несите-ка эту как бы газету, – спокойно и коротко, как всегда, произнес Стекольников. – Или меня от волнения сейчас кондрашка хватит.

# 12. Москва. 17 июня.

Кашин сидел за своим, изученным лучше, чем ладонь, столом, и хмуро смотрел на Веригину, Стекольникова и Шляхтича. Он собрал их, чтобы подготовить доклад по проделанной работе, по ходу расследования и по полученным результатам.

Чувствовал он себя не очень хорошо. У него такое бывало – депрессия после завершения дела. Вернее, того завершения, которого ему позволили добиться противники. Еще бы знать, что за противники? И чем они занимались?..

Ребята сидели молча. По традиции, утвердившейся еще со времен Рыжова, перед Кашиным лежала темная муаровая папка. Сегодня она должна быть готова, чтобы именно с ней идти на финальное совещание к начальству, чтобы заложить в нее последние из оформленных документов, и чтобы именно ее потом передать в спецархив. Но сначала следовало посоветоваться тут, в своем кругу, и понять, что же у них реально имеется на руках.

А была у них всего лишь одна распечатка. Сделанная на дешевеньком матричном принтере, грязная, с перфорацией сбоку, и в размер страницы сложенная гармошкой, что позволяло ей разворачиваться для постоянной подачи на валик. И лишь кое-где смятая, в силу тех обстоятельств, которые выпали на долю этой распечатки.

– Начнем, – решил Кашин. – Ира, что у тебя есть сказать по заключениям экспертов?

– Заключения не обнадеживают, – начала Веригина, поправив волосы. – Обратите внимание, распечатка имеет слева столбец счета времени, а потом еще три больших столбца. В момент ноль, согласно нашим представлениям, возникает включение каких-то факторов.