Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

Пастух спрятал в сумку белый хлеб и кусок кабаньего мяса, хватил добрый глоток вина, поднесенного ему конюхом по приказанию хозяина, и распрощался с доном Дионисом и с его дочерью. Не успел он отойти четырех шагов, как начал действовать пращой, собирая стадо.

Жаркие часы уже прошли; вечерний ветерок шевелил тополиные листья, освежая воздух, и дон Дионис велел седлать лошадей, которые паслись в соседней роще, а когда все было готово, приказал спустить своры собак и трубить в рог. Охотники выехали из рощи густой толпой и снова принялись за дело.

Среди охотников этих был некий Гарсес, сын старого преданного слуги, особенно любимый своими хозяевами.

Почти одних лет с Констансой, он издавна привык предупреждать ее малейшие желания, угадывать и исполнять любые ее капризы.

На досуге он делал острые стрелы для ее драгоценного лука, укрощал ее жеребцов, воспитывал любимых гончих, обучал соколов, которым покупал на кастильских ярмарках красные, шитые золотом колпачки.

Другие охотники, пажи и слуги недолюбливали его за такую изысканную услужливость; по словам завистников, он старался предупредить малейшие прихоти Констансы, потому что был низменным льстецом. Те же, кто отличался большим умом или лукавством, усматривали в верности услужливого юноши признаки плохо скрытой любви.

Если это и было так, тайные чувства Гарсеса оправдывала с избытком несравненная красота Констансы. Лишь каменная грудь и ледяное сердце могли оставаться невозмутимыми близ девушки, чья прелесть была и впрямь поразительна.

На двадцать лиг в округе ее звали Монкайской Лилией,[42] и она заслуживала это прозвище, потому что была так стройна, так бела и златокудра, словно Господь создал ее из снега и золота.

Между тем окрестные сеньоры поговаривали втихомолку, что прекрасная хозяйка Вератонского замка не отличалась чистотой крови, равной своей красоте, и, несмотря на золотые косы и алебастровую кожу, происходила от цыганки. Никто не мог с достоверностью утверждать, насколько справедливы эти слухи, ибо дон Дионис вел в молодости довольно беспорядочную жизнь и, прослужив долгое время под началом арагонского короля (от которого, в числе прочих милостей, получил и земли Монкайо), отправился в Палестину, где странствовал несколько лет, после чего вернулся в замок с маленькой дочкой, родившейся, без сомнения, в чужих краях. Единственный, кто мог бы рассказать хоть что-нибудь о таинственном происхождении Констансы, был отец Гарсеса — он сопровождал дона Диониса в дальних походах; но старик давно умер, не проронив ни слова даже сыну, который нередко расспрашивал его о том с величайшим любопытством.

Порой тихий и печальный, порой беспокойный и веселый нрав Констансы, странная восторженность, нелепые причуды, таинственные привычки и то, что глаза и брови у нее чернее ночи, между тем как сама она бела и златокудра, — все это давало пищу сплетням. Даже Гарсес, стоявший так близко к ней, убедился наконец, что в его хозяйке есть что-то необыкновенное и она не походит на иных женщин.

Слушая вместе с другими рассказ Эстебана, Гарсес чуть ли не один из всех испытал истинное любопытство. Хотя и он не удержался от смеха, когда пастух повторил слова белой лани, но едва выехал из рощи, в которой все отдыхали, как стал перебирать в уме самые нелепые мысли.

«Конечно, говорящие лани — чистейшая выдумка, а Эстебан сущий идиот», — рассуждал про себя молодой охотник, следуя за конем Констансы верхом на великолепном рыжем жеребце. Молодая сеньора тоже казалась немного рассеянной и, отделившись от толпы, не принимала участия в охоте. «Однако, может быть, в рассказах глупца есть доля правды? Бывают на свете вещи и постраннее этого; отчего же не быть и белой лани? Если верить здешним песням, у самого святого Губерта,[43] покровителя охотников, была такая лань. О, если бы я мог поймать живую белую лань и подарить ее моей сеньоре!»

Гарсес весь вечер рассуждал и размышлял таким образом, а когда солнце стало скрываться за ближними хребтами и дон Дионис приказал своим людям собираться, чтобы вернуться в замок, он незаметно отделился и отправился искать пастуха в самой глуши горных лесов.

Уже почти стемнело, когда дон Дионис достиг ворот замка. Наскоро приготовили скромный ужин, и он сел за стол вместе с дочерью.

— А где же Гарсес? — спросила Констанса, заметив, что ее верного слуги нет на месте.

— Мы не знаем, — поспешили ответить другие слуги. — Он расстался с нами около ущелья, и с тех пор мы его не видали.

В эту минуту вошел Гарсес, запыхавшийся и усталый, но довольный и сияющий.

— Простите меня, сеньора! — воскликнул он, обращаясь к Констансе. — Простите, если я на минуту пренебрег своими обязанностями; но там, откуда я прискакал, я, так же как и здесь, думал только о том, чтобы услужить вам.

— Услужить мне? — переспросила Констанса. — Я тебя не понимаю.

— Да, сеньора, услужить, — повторил молодой человек. — Я убедился, что белая лань и впрямь существует. Кроме Эстебана многие пастухи клянутся, что видели ее не раз. С их помощью, уповая на Бога и на моего покровителя, святого Губерта, я доставлю ее в замок раньше трех дней, живую или мертвую!

— Ну, что это ты! — насмешливо воскликнула Констанса, между тем как все вторили ее словам сдержанным смехом. — Выкинь из головы ночную охоту и белых ланей! Черт забавляется, смущая простаков, а если ты будешь упорно его преследовать, он посмеется над тобой, как над бедным Эстебаном.

— Сеньора… — сказал Гарсес прерывающимся голосом, стараясь сдержать гнев, возбужденный в нем издевками, — сеньора, я никогда не встречался с чертом и не знаю, как с ним ладить. Но клянусь вам, посмеяться надо мной он не сможет, ибо эту привилегию я признаю лишь за вами!

Констанса знала, как ранит ее насмешка влюбленного юношу, но, желая истощить его терпение, продолжала в том же тоне:

— Может, ты прицелишься в белую лань, а она расхохочется, как было с Эстебаном? От ее бесовского смеха ты выронишь самострел, и, прежде чем оправишься от испуга, она исчезнет быстрее молнии.

— О! — воскликнул Гарсес. — Что до этого, не беспокойтесь: если я настигну ее на расстояние выстрела, пусть прыгает, как плясунья, и болтает не только по-испански, но и по-латыни, как аббат из Мунильи, а без стрелы не уйдет.

Тут в беседу вмешался дон Дионис и с убийственной серьезностью, сквозь которую прорывалась насмешка, стал давать несчастному юноше самые нелепые советы на тот случай, если ему доведется встретиться с чертом, обратившимся в белую лань. При каждой новой шутке отца Констанса пристально глядела на печального Гарсеса и хохотала как безумная, тогда как остальные поощряли насмешки, перемигиваясь с нескрываемой радостью.