Дин Кунц - Потерянные души

Дыхание Джоко оставалось затрудненным. Он сполз со стула, встал, откинув голову назад, чтобы его набитый рот и блокированная глотка оказались на одной линии с пищеводом. Начал энергично подпрыгивать в попытке отсоединить прилипшую к нёбу и стенкам рта массу и отправить ее вниз, в желудок.

Эрика не могла сказать, принесли эти прыжки нужный результат или нет, но через полминуты Джоко прыгать прекратил и, пошатываясь, направился к столику, который стоял рядом с холодильником. В этом столике хранились различные кухонные приспособления. Джоко достал резиновую лопатку с пластмассовой рукояткой и засунул ее в рот. Судя по всему, хотел протолкнуть булочку с корицей в глубину глотки, мимо трахеи и вниз по пищеводу.

Вытащил лопатку изо рта и раздраженно отбросил. Каждый выдох теперь сопровождался свистом, каждый вдох – пронзительным визгом, от которого вибрировали ноздри. Джоко выдвинул ящик другого шкафчика и достал две затычки для винных бутылок, каждая представляла собой пластмассовую пробку, снабженную металлическим кольцом и тягами, с помощью которых она легко вытаскивалась. Торопливо вставил одну пробку в левое ухо, вторую – в правое.

Рядом с большой, в форме Шрека, банкой для печенья стоял баллончик со сжатым газом, предназначавшийся для того, чтобы выдувать пыль и крошки из клавиатур компьютеров и с другого оборудования, чистка которого вызывала определенные трудности. В этом доме баллончик также использовался для решения проблем, которые Джоко создавал сам себе.

С ушами, заткнутыми пластмассовыми пробками, с дыхательными путями, практически заткнутыми липкой массой, в которую превратилась булочка с корицей, Джоко вставил длинное сопло баллончика в правую ноздрю, зажал левую и нажал на клапан. Его глаза, и без того широко раскрытые, раскрылись еще шире, и в них прибавилось желтизны. Какие-то звуки донеслись из головы Джоко, возможно, их источником стали носовые пазухи, и звуки эти вызывали бы тревогу или даже пугали, если бы доносились из чьей-то еще головы. Но Джоко, похоже, воспринял эти звуки как музыку, потому что начал приплясывать на месте. Звуки набирали силу, пока пробки не выскочили из ушей Джоко и не разлетелись по кухне.

Эрика слышала, как что-то чвакнуло, и поняла, что липкая масса оторвалась от глотки и заскользила вниз по пищеводу.

Шумно дыша открытым ртом, Джоко поставил аэрозольный баллончик рядом с банкой для печенья. Дрожа всем телом, подтащил табуретку к раковине, встал на нее, включил холодную воду, сунул голову под струю.

Когда выключил воду, начал чихать. Оторвал несколько бумажных полотенец и уткнулся в них лицом. После двадцати двух взрывных чихов Джоко бросил полотенца в мусорное ведро, постоял с минуту, дыша медленно и глубоко.

Наконец вернулся к своему стулу у стола.

– Как булочка с корицей? – спросила Эрика.

– Вкусная.

– Я предлагаю воспользоваться вилкой, когда будешь есть следующую.

– Джоко подумал о том же.

Пока они ели булочки, Эрика рассказывала ему о своем путешествии в город. Приятная поездка. Красочный рассвет. Здания Рейнбоу-Фоллс из красного кирпича, сверкающие в первых солнечных лучах.

Она рассказала ему о ковбое, Эддисоне Хоке, который открывал ей двери и проявлял необычайную учтивость. Джоко согласился, что это не просто встреча с одним из старожилов, но намерения ковбоя и для него остались тайной.

К тому времени, когда Джоко уминал пятую булочку, Эрика решила, что теперь он готов услышать плохую новость. И рассказала, что видела Виктора.

Джоко отключился, упав лицом в недоеденную булочку.

Глава 24

Ночью он сильно потел. Утром простыни еще оставались влажными и уже не пахли свежестью, но никто, кажется, не собирался их менять.

Вода в графине на его тумбочке стала теплой. Медсестры пообещали добавить в графин кубики льда, но забыли это сделать.

Он не хотел принимать транквилизаторы, но знал, что ему нужно их принимать, однако никто таблетки не принес.

Завтрак оказался насыщающим и съедобным. Но грязные тарелки стояли на приставном столике не один час, ожидая, когда их уберут.

Брюс Уокер никогда не был старым ворчуном, но уже долгие месяцы жизнь, похоже, старалась изо всех сил, чтобы сделать его таковым. В это утро обслуживающий персонал Мемориальной больницы Рейнбоу-Фоллс приложил немало сил, чтобы у него добавилось поводов для ворчания.

До того, как Рената умерла восемнадцатью месяцами раньше, у Брюса за все его семьдесят два прожитых года не было повода к чему-либо придираться. За покладистый характер Ренни называла его «мой мистер Роджерс»[12], сравнивая с ведущим детской передачи, обладающим мягким голосом и обходительными манерами, любимцем многих поколений детей.

Если бы у него и Ренни могли быть дети, возможно, Брюсу удалось бы избежать медленного, но верного превращения из добродушного старичка в брюзгу. В ребенке оставалась бы жить часть Ренни. Больше, чем что бы то ни было, одиночество портило ему настроение и подталкивало к брюзжанию.

Прошлым вечером, в восемь часов, в больницу его привезла «Скорая» с жалобами на острые боли в груди. Срочно сделанная магнитно-резонансная томография не показала наличия сердечных заболеваний, другие обследования подтвердили, что инфаркт он не перенес. В течение часа боли полностью исчезли.

Джоэль Рэтберн, его врач в последние шестнадцать, а то и больше, лет, настоял, чтобы он провел в больнице следующий день, вторник: хотел провести еще некоторые обследования. Брюсу дали успокоительное, и за последний год он ни разу так хорошо не высыпался.

Проснувшись, он особенно остро ощутил, что жив, и неудивительно: прошлым вечером уже не сомневался, что умирает. Поэтому, несмотря на влажные простыни, день он начал в приподнятом настроении.

Более того, впервые за долгое время ему захотелось взяться за перо. Последние сорок лет он зарабатывал неплохие деньги, сочиняя вестерны. По шести его романам поставили фильмы, еще до того, как ему стукнуло сорок, потом киностудии к нему не обращались.

Крупные скотопромышленники против мелких, ранчеры против фермеров. Хорошие люди, придерживающиеся кодекса чести, и бандиты с гнусными намерениями. Грабители поездов, грабители банков, поиски и погони. Бескрайние равнины, высокие горы, тупиковые каньоны, шалфейные луга, горящие прерии, кости плохишей, обглоданные стервятниками. Перестрелки на заре, столкновения ясным днем, стремительные кони, меткие выстрелы.

Господи, как же ему все это нравилось. Он любил это с детства, писал об этом всю жизнь, и никогда у него не возникал психологический блок, не позволяющий взяться за ручку, никогда он не испытывал разочарования.