Стивен Кинг - Безнадега

Потом коп поднял с переднего сиденья двустволку и уставился на нее.

– Наверное, та женщина не певица, но она пыталась меня убить, тут-то сомнений нет. Из этой вот штуковины.

Джонни молчал. Лишь гулко колотилось сердце.

– Тебе не удалось написать роман, возвышающий душу. – Говорил коп медленно, словно он тщательно подбирал каждое слово. – Эта неудача прошла мимо внимания критиков, чем и обусловлено твое наглое самодовольство. У тебя нет интереса к духовности. Ты насмехаешься над Богом, который создал тебя, и тем самым ты умерщвляешь свою пневму и прославляешь грязь, которая и есть твой сарк. Ты меня понимаешь?

Джонни открыл было рот и снова закрыл. Отвечать или не отвечать, вот в чем вопрос.

Дилемму разрешил за него коп. Не оглядываясь, даже не посмотрев в зеркало заднего обзора, он положил двойной ствол на правое плечо, направив его на сетку. Джонни, следуя интуиции, метнулся влево, подальше он черных зияющих дыр.

А стволы, хоть коп и не поднимал головы, последовали за ним, словно ими двигал управляемый радаром сервомотор.

Должно быть, у него на коленях зеркало, подумал Джонни. Но ведь оно ему никак не может помочь. Он увидит разве что крышу этой гребаной машины. Что же тут происходит?

– Отвечай мне. – Голос копа звучал мрачно и задумчиво. Головы он так и не поднял. Пальцы свободной руки продолжали барабанить по рулю. Очередной порыв ветра хлестнул пылью по ветровому стеклу. – Теперь отвечай мне. Я ждать не буду. Не могу ждать. Еще один едет сюда. Поэтому… Ты понял, что я тебе сказал?

– Да. – Голос Джонни дрожал. – Пневма – древнее слово, обозначающее душу. Сарк – тело. Вы сказали, поправьте меня, если я не прав,

(только не двустволкой, пожалуйста, не двустволкой)

что я игнорировал свою душу ради тела. И вы, возможно, правы. Еще как правы.

Джонни сдвинулся вправо. Стволы последовали за ним, хотя он мог поклясться, что пружины заднего сиденья не скрипнули, а коп не мог видеть его, если, конечно, не смотрел на экран монитора, а заднее сиденье при этом не обозревала скрытая камера.

– Не льсти мне, – устало бросил коп. – Этим ты лишь усугубишь свою вину.

– Я… – Джонни облизал губы. – Извините. Я не хотел.

– Сарк – не тело; сома – тело. Сарк – плоть тела. Тело сотворено из плоти, слово это часто повторяется после рождения Иисуса Христа, но тело – нечто большее, чем плоть, из которой оно сотворено. Сумма больше, чем составляющие. Неужели такому интеллектуалу, как ты, это трудно понять?

Двойной ствол двигался и двигался. Как самонаводящаяся боеголовка.

– Я… я никогда…

– Так не думал? Да перестань. Даже при твоей духовной наивности ты должен понимать, что курица, поданная на обед, и живая курица не одно и то же. Пневма… сома… с-с-с…

Голос копа завибрировал, как у человека, что-то рассказывающего, внезапно захотевшего чихнуть, но все равно пытающегося закончить мысль. Он бросил ружье на пассажирское сиденье, глубоко вдохнул, отчего спинка подалась назад, вновь едва не прищемив левую ногу Джонни, а затем чихнул. Изо рта вылетели не слюна и сопли, а кровь и что-то красное, блестящее, похожее на нейлоновую сетку. Все это, плоть гортани и бронхов, а может, и легких копа, выплеснулось на ветровое стекло, руль, приборный щиток. Пошел отвратительный запах гнилого мяса.

Джонни закрыл руками лицо и закричал. Не мог не закричать. Он чувствовал, как под пальцами в глазницах пульсируют глаза, как мгновенно подпрыгнул уровень адреналина в крови.

– Господи, нет ничего хуже летней простуды, правда ведь? – пробасил коп, откашлялся и выплюнул остатки гадости, забивавшей горло, на приборный щиток. Плевок на мгновение застыл, а потом пополз вниз, на рацию, оставляя за собой кровяную полоску, повисел на боковой поверхности рации и упал на коврик.

Джонни застонал, не отрывая рук от лица.

– Это был сарк. – Коп завел двигатель. – Ты, возможно, хочешь это запомнить. Я бы мог сказать «для своей следующей книги», но не думаю, что будет следующая книга. Не так ли, мистер Маринвилл?

Джонни не ответил, он по-прежнему сидел, прижав руки к лицу и закрыв глаза. Возникла мысль, что ничего этого нет, что он сидит в каком-нибудь дурдоме и галлюцинирует. Но разумом Джонни понимал, что это неправда. Запах той гадости, которую отхаркнул коп…

Этот псих умирает, он должен умереть, это инфекция и внутреннее кровотечение, он болен, его безумие – лишь симптом другой болезни, возможно, облучения, возможно, свинки, возможно…

Коп развернул «каприс» и погнал его на восток. Джонни еще немного подержал руки у лица, чтобы хоть немного прийти в себя, потом убрал их и открыл глаза. Он посмотрел в окно рядом с собой, и у него отвисла челюсть.

Койоты сидели вдоль дороги через каждые пятьдесят ярдов, как почетный караул. Молчаливые, желтоглазые, с вывалившимися языками. Вроде бы улыбались.

Джонни развернулся к противоположному окну. Те же койоты, сидящие в пыли, в лучах катящегося к горизонту солнца, наблюдающие за проносящейся мимо патрульной машиной.

Это тоже симптом? – спросил себя Джонни. То, что я вижу перед собой, это тоже симптом? Если так, то каким образом я могу его видеть?

Он посмотрел в заднее стекло. Койоты разбегались; как только «каприс» проезжал мимо, они поворачивались и убегали в пустыню.

– Ты многому научишься, лорд Джим, – раздался голос копа, и Джонни повернулся к нему. Серые глаза наблюдали за ним в зеркало заднего обзора. – До того, как твое время истечет, я думаю, ты будешь понимать куда больше, чем теперь.

Впереди возник щит со стрелкой, обозначающей поворот к какому-то маленькому городку. Коп включил поворотник, хотя, кроме «каприса», других машин на шоссе не было.

– Я везу тебя в школьный класс, – продолжал коп. – Скоро начнутся занятия.

Он резко повернул направо, два колеса патрульной машины оторвались от земли, потом вновь коснулись асфальта. Теперь они мчались на юг, к огромному валу, опоясывающему открытый карьер, и городку, прилепившемуся у его подножия.

Глава 4

1

Стив Эмес нарушал одну из пяти заповедей, кстати сказать, последнюю в списке.

Пять заповедей были ему вручены месяц тому назад, но не Господом Богом, а Биллом Харрисом. Они сидели в кабинете Джека Эпплтона. В последние десять лет все книги Джонни Маринвилла шли через Эпплтона. Он присутствовал при передаче заповедей, но в разговоре принял участие разве что в самом конце, а так просто сидел, разглядывая свои ногти. Сам мэтр отбыл пятнадцатью минутами раньше, с высоко поднятой головой и развевающейся гривой седых волос, заявив, что у него назначена встреча в художественной галерее в Сохо[23].