Алексей Шолохов - Подвал

– Эй, неандерталец!

Реакция ноль. И тогда Дима побежал. У самого порога сарая он поскользнулся, завалился на спину, больно ударившись обо что-то головой. Сознание начало затухать, но, прежде чем свет померк совсем, Дима увидел, что мужчина скинул мешок (тело?) в подвал.

Очнулся он от звона бутылок и бьющегося стекла. Дима медленно открыл глаза. Голова все еще болела, но скорее от выпитого, чем от травмы. Пелена перед глазами начала рассеиваться, будто внезапно налетевший ветер разогнал ее. По комнате ходила Вера в желтых резиновых перчатках и запихивала в мусорные пакеты пустые банки и бутылки. Судя по уже полным мешкам, он собрал неплохую коллекцию. Неплохую? Такую коллекцию люди собирают годами, а ты за… Вот она, еще одна ласточка (ни черта не первая – их уже был полон дом) залетела в его сознание. Он не помнил, сколько дней находится в деревне и сколько из них пьет. Единственное, что он мог вспомнить, так это то, что между двумя этими значениями можно с легкостью поставить знак равенства.

– Привет. Проснулся? – Вера увидела, что он не спит, и подошла к дивану, на котором он лежал. Улыбнулась и села на край. – Я нашла тебя у сарая. Ты упал и ударился о чистилку для обуви.

Дима потрогал лоб. Голова была забинтована.

– Пить ты больше не будешь, – сказала девушка, все еще улыбаясь.

Она не спрашивала и не советовала. Она знала, что он не будет. Он еще не знал, но как только посмотрел в ее голубые глаза, понял: она права. Возможно, ей что-то передалось от тетки, но взгляд был прожигающий. Дима не был легко внушаемым, но почувствовал, что ее желание передается ему. Может, еще и потому, что у них желания совпадали? Но в тот момент он понял, что больше не притронется к спиртному. Никогда.

Есть не хотелось, но Вера усадила его за стол. Поставила сковороду с пожаренной картошкой, наложила в тарелку и подала Диме.

– Кушай, – сказала она и села напротив.

– А ты? – робко, словно подросток, выпрашивающий первое свидание, спросил он.

– Я сыта.

Каждая ее короткая фраза была тверда, как камень, и не терпела никаких возражений. Дима повозил вилкой по краю тарелки. Он нервничал. И дело даже было не в том, что он не хочет, а его заставляют. Вера буквально прожигала его взглядом. Он испытывал чувство, подобное проснувшейся совести, будто он что-то натворил и ему за это стыдно, но хоть убей, он не помнил, что именно.

– Я поставлю чайник, – сказала Вера и пошла на кухню.

Дима будто этого и ждал. Его совесть, воплотившаяся в девушку, ушла, и он налег на еду с каким-то остервенением, будто не ел дня три. Когда Вера пришла, Дима уже доедал.

– Вкусно? – теперь девушка спрашивала, но тем не менее, несмотря на улыбку, все ее слова звучали строго и обвинительно.

Дима кивнул. Подцепил на вилку последний ломтик картошки, закинул в рот, положил вилку на тарелку и откинулся на стуле. Он почувствовал себя лучше. Дима вспомнил, что действительно ничего не ел (пара огурчиков не в счет) в последние дни.

Вера налила чаю. Опять же только ему. Он больше не спрашивал, почему она не наливает себе. Ему было интересно, но он боялся нарваться на фразу-камень. Он сидел молча, шумно потягивая чай. Вера смотрела на него. Он не видел, он знал. Когда она заговорила, Дима едва не опрокинул кружку.

– Помнишь, я вчера у тебя спрашивала о местных алкашах? – Это был снова вопрос, на который требовался ответ. Судя по интонации, только положительный.

Он ни черта не помнил. Не только об алкашах, но и о том, где провел вторую половину дня. Дима кивнул и отпил чаю. А если она сейчас спросит, о чем они вчера говорили? Неужели об алкашах? Наверняка не только. Дима понял, что влип, поэтому самым лучшим вариантом будет просто пить чай, ставший вдруг горче водки.

– Эти твари изнасиловали меня, – как-то буднично произнесла девушка. Эти слова не имели ничего общего со сказанными до этого. Не было той жесткости и строгости в голосе. Она сказала это так, будто ждала поддержки, искала утешения.

Дима продолжал втягивать, словно пылесос, в себя чай. Слова медленно, по буквам влетали в его уши. Его мозг будто специально растягивал осознание их. Ему нужно было время, чтобы дать конечностям, а самое главное, языку правильные команды, чтобы тело повело себя правильно. Ну не знал Дима, как вести себя в подобных ситуациях. Подскочить, размахивая руками? Не вариант. В принципе в этом деле не так уж важны жесты. Тут особое значение имеют слова. А их у него как раз и не было. Ни правильных, ни неправильных, никаких.

Вера спасла его. Она заговорила:

– Это все случилось зимой.

Дима замер. В его голове сегодня тоже случилась зима, и теперь он не исключал связь между снами и изнасилованием Веры. Только не совсем понятно, зачем ему вдалбливать это через сны, когда можно вот так, по-дружески, за кружкой чая…

– Они ворвались поздно ночью, когда я уже спала…

Она говорила, говорила. Дима не был уверен, что хочет это слушать. Когда она закончила, он даже облегченно вздохнул. Потом подумал и спросил:

– А Семен?

– Что Семен?

– Он тоже тебя… ну, насиловал?

– Нет. Он просто мой дядька.

Если бы она сказала, что краснолицый ее насиловал кочергой, это бы не произвело такого эффекта, как то, что он состоит с ней в родстве.

– Он знал об этом? – Дима понимал, что вопрос может ранить девушку, но не задать его он не мог.

– Ему принадлежит большая часть этой деревни. Он очень влиятельный человек…

– Ты не слышишь меня. Я спросил: Семен знал об этом? – Дима кивнул на ее живот.

– Без его разрешения здесь даже собаки не лают… – продолжила Вера, будто и не слышала его.

– Да черт тебя побери! – заорал Дмитрий, но тут же осекся.

Стоп! Да твою ж маманю! Это же и был ответ на твой вопрос. Без его разрешения здесь даже собаки не лают. Он знал.

– Он знал, – теперь уже вслух произнес Дима.

Она просто промолчала.

Это был самый лучший секс в его жизни. Самый лучший и единственный за последние года два. Когда Вера обняла его и увлекла за собой к дивану, Дима почувствовал себя слегка сконфуженно. Услышать только что об изнасиловании девушки и тут же залезть на нее. Как-то неправильно, по меньшей мере. Как бы кто ни говорил, мол, насилие и добровольный секс разные вещи, Дима считал, что насилие – извращенный, но все-таки секс. И если девушка рассказала это для того, чтобы ее пожалели, то, скорее всего, секс в качестве акта добродетели она имела в виду в самую последнюю очередь. Он так думал. До тех пор, пока она не сняла с него штаны. Он пожалел ее. Хотя, вспомнив свое отражение в зеркале, Дима подумал, что это Вера пожалела его.

Вера положила голову ему на грудь. Он почувствовал, как она улыбнулась.