Сергей Софрин - Проект «Асгард»

— Слушай, — Марат удивленно посмотрел на девушку, будто видел ее впервые и непроизвольно расхохотался, — так ты поэтому на меня вчера дулась?! Ну, по правде, глупая — тебя бы и мама родная спустя столько лет не узнала. Ей богу, я не виноват, что сразу не вспомнил старую знакомую. Просто девочка выросла и превратилась во взрослую леди.

Он покачал головой.

— Выходит, мою рубашку спасла младшая сестренка хозяйки дачи? Сколько же тебе тогда было лет?

— Тринадцать. И не вздумай шутить по этому поводу. Девочки в тринадцать лет очень впечатлительные.

Она тоже улыбнулась.

— Теперь можно выпить за вновь обретенное знакомство… Ты себе наливай, а мне не нужно — у меня еще есть. Хочешь, мяска подложу, пока горячее? Откажешься — убью, отыграюсь за все причиненные обиды…

Когда их стаканчики опустели, Марина встала из-за стола, пересела на кровать Марата, которая находилась рядом и устроилась там на подушках поудобнее, подобрав под себя ноги.

— Не возражаешь, если я здесь посижу? Что-то ступни мерзнут, наверное, по полу дует. А ты ешь, да отвечай честно: вспомнил мою ободранную коленку?

— Вспомнил. — Он утвердительно кивнул и, прожевав очередную порцию деликатеса, продолжил: — Ты по стремянке на яблоню полезла, чтобы из середины кроны спелое яблоко достать, но грохнулась вниз и стукнулась о плетеную корзину: содрала колено и оцарапала нос. Я подорожник на лужайке нашел, в садовой бочке ополоснул, прилепил на ссадину. Хотел другой на нос пристроить, но ты не позволила.

— Во-во, уже тогда надо мной издеваться начал, злодей. — Девушка сползла на подушках пониже, накрывая колени уголком красного клетчатого пледа. Ее голос звучал немного сонно и умиротворенно: — А дальше что было, помнишь?

— Потом все отправились смотреть соседских кроликов, только ты не пошла — на меня обиделась. Я вернулся с полпути, и сам за яблоком слазил. Нашел тебя в зарослях малины, извинился за неудачную шутку про нос, вручил райский плод и предложил, в знак примирения, принять в подарок мой перламутровый медальон с изображением карпа. На счастье.

— А еще?..

Марина, свернувшись калачиком, полностью укуталась в плед и, кажется, прикрыла глаза.

— Что еще? — Не понял Марат. — Вроде все… Ребята пришли…, танцевать стали на лужайке под «вертушку»… Влад на спор выпил залпом бутылку «Советского»…

Девушка тихонько рассмеялась и сладко вздохнула.

— А еще, — Засыпая, она перешла на едва слышный шепот: — ты на мне жениться обещал, когда я вырасту… Мол, сейчас тебе под венец рано, а вот лет через десять — будет в самый раз, и невеста уже есть на примете… Друга родственница и все такое…

Больше ничего сказать Марина не успела: спустя мгновенье она крепко спала…

Боясь ее потревожить, он не стал греметь посудой и убирать остатки ужина. Просто накрыл тарелки с едой свободными крышками от кастрюль и другими тарелками. Проверил печку, задул фитиль лампы, и хотел идти спать за занавеску, но в последний миг передумал. Ему почему-то показалось, что этим он может напрочь испортить что-то хорошее, случившееся этим днем. Марат, не раздеваясь, прилег на кровать с краешка, оставив между собой и девушкой свободный промежуток, вытянулся во весь рост, смежил веки и стал слушать стук дождя по жестяному подоконнику…

Загадка Ирокеза

В ту ночь ему приснился самый длинный сон в его жизни. Яркий, многослойный, многозначный и запутанный, как хитрая головоломка, которую создал помутившийся рассудком мастер, решивший явить миру нечто трансцендентально-сокровенное, облеченное в материал. Такие сны обычно снятся в определенные моменты жизни отверженным художникам, монахам или алкоголикам, миновавшим рубеж нервного перевозбуждения.

В этом состоянии они грезят образно и мощно, впадая в некое подобие провидческого экстаза, вызванного чрезмерным усердием на поприще отрешенного служения определенной идее. Аксиоме, что призвана поставить точку в длинной веренице предшествовавших ей родственных аксиом, утверждающих несостоятельность существующего в обитаемой Вселенной порядка.

Причина сна Марата имела под собой совершенно иную подоплеку.

Недовольства всем и вся он не испытывал. Зато ощущал острую потребность в действии, в движении, в постоянном развитии событий, в любом, что может повлечь за собой некие последствия, приближающие его к развязке. Долгий застой в период вынужденного изгнания сказывался теперь излишней психической активностью, эмоциональным всплеском, лихорадочной работой подсознания. Он решал головоломку сумасшедшего мастера и, оттого, тоже становился немного не в себе. Иначе быть не могло — лишь подобное открывает подобное, проникая в его суть посредством естественного соответствия изучаемому предмету.

Сначала Марат увидел себя в большой залитой ярким солнцем комнате, наполненной разными старинными вещицами и предметами мебели: громоздкими книжными шкафами, дубовыми резными креслами, фарфоровыми вазами и планетарными глобусами. Он сидел за массивным, покрытым зеленым сукном столом и что-то писал гусиным пером на пергаментном листе бумаги, иногда обмакивая перо в стеклянную чернильницу с бронзовой крышкой. Витиеватые буквы сами собой складывались в строки, образуя тело будущего романа, содержание которого не угадывалось. За распахнутым окном зеленели каштаны и тополя, с улицы доносился отдаленный шум проспекта и близкое позвякивание велосипедного звонка.

Отложив инструмент письма в сторону, литератор пересек комнату, и, перегнувшись через подоконник, выглянул во двор.

Там солнца было еще больше, его теплые желтые блики играли на асфальте и траве газона световыми зеркальными лужицами. Внизу вдоль фасада прогуливались молодые мамаши с детскими колясками, попарно и стайками дефилировали ухоженные бабульки, вышагивали мужчины с собаками на поводках, сонно брели по делам клерки, иногда проезжали автомобили и экипажи, перебегали дорогу коты. Нагретый солнечными лучами красный кирпич окружающих строений доводил картину городской идиллии до полного совершенства, подчеркивая ее непритязательную, благополучную простоту и умиротворенность.

Внезапно с противоположной стороны улицы вновь раздался звук велосипедного звонка. Марат перенес взор в его сторону и увидел маленького мальчика на трехколесном велосипеде, который ехал по верху неимоверно широкого кирпичного забора. Монотонно вращая педали, наездник едва удерживал равновесие, чтобы не упасть на тротуар с трехметровой высоты. Из-за листвы деревьев, невозможно было разобрать его лица, но этого и не требовалось: Марат откуда-то знал малыша, хотя и не мог вспомнить имени.