Анджей Ваевский - Сноходец

— Мне боязно, она так увлеклась, — пожаловался Лешка мастеру Яринки, глядя, как воодушевленно она работает, как светятся ее глаза.

— Дурак же ты, — улыбнулась девочка, услышав разговор.

— Не бойся, просто смотри, как она цветет. Это не оторвет ее от тебя, лишь приумножит ее любовь, — пожилой мастер понимал, что говорит, радуясь ученице. Наверное, есть что-то в учителях, когда они находят тех, кого сочтут достойными передачи мастерства. Наверное, они считают их своими самыми любимыми детьми. И расправляют плечи, молодея, возвращая себе силу, принимая ответственность за своих учеников.

Яринка не противилась, когда за нее решали. Узнав, что учиться самостоятельно и сдавать экстерном ей не впервой, мастер договорился о досрочных экзаменах в вечерке, в которую поступила девочка. Там сильно не возражали, все же правила более либеральны, чем в общеобразовательной, тем более, когда просит Такой человек. В жизни девочки это случилось второй раз: Большой человек, благостный дедуля с большими связями и твердым словом, решил ее судьбу. Она иногда сравнивала его с Моисеевым, вот только с мастером была знакома лично и давно прониклась более чем симпатией к учителю. Она им восхищалась. А он вспомнил, что его партбилет не просто бумажка, что все его регалии, на которые ему начхать, в этой стране что-то весят, и ломал двери, прокладывая путь для ученицы. Возможно, люди в его возрасте чувствуют, когда приходит их последний шанс, тем более, если это шанс передать все, что знаешь и умеешь сам. Он лихорадочно учил ее, понимая, что его время скоро закончится, она же отвечала с неуемным пылом, жадно впитывая знания и нарабатывая руку. Она жила тем, что творила. Податливая пальцам глина, которая рождает чудеса. Керамика стала ее страстью, большой и настоящей любовью, которая смогла затмить боль потерянных подмостков.

И все же на первом месте оставался Лешка. Редко случается, что первая любовь бывает настолько сильной, настолько настоящей и всеобъемлющей. С Яринкой случилось. Она могла не говорить, просто смотреть в его глаза, просто слушать его голос, его песни, тревожный и трепетный перебор струн гитары. Она настолько растворилась в нем, что не могла представить, что этот человек мог не случиться в ее жизни. И отдавала себя без остатка, раскаленными ночами сгорая от любви и страсти. Ей стоило закрыться в этом мире, захлопнуть все окна и двери, беречь свое такое зыбкое счастье, доверившись не разуму, но сердцу. Тогда судьба еще хранила ее, не разрешая никому вторгаться в хрупкий невозможный рай на двоих. И Яринка ласковым котенком сворачивалась у ног своего любимого и засыпала, обхватив его колени. Тогда она еще не слышала всех этих голосов, твердивших, что она достойна большего. Чего же большего, люди, вы с ума сошли?! Такое счастье дается в жизни только раз. Но ненадолго. Иногда кажется, что кто-то сверху завидует, если человек так счастлив, и разрушает эту эйфорию.

Третьей любовью стал Питер. Этот город слишком щедро дарил себя, осыпая девочку драгоценными искрами чудес. Одним из чудес стал Юрка. Такой, казалось бы, знакомый с детства и простой, давний друг предстал совсем в другом обличье. Он искренне обрадовался, что "маленька" теперь здесь, пообещав опешившему Лешке, что "все будет ништяк", он в считанные недели протащил Яринку по всем знаменитым местам Питера, решив, что главным достоянием этого города является рок-клуб, квартирники, тусовки неформалов. Зерна упали в слишком благодатную почву: еще бы, мастер со своими прогрессивными взглядами уже разбудил в девочке протест, но кто же знал, что… Че Гевара получится с цветами и косичками, в потертых джинсах и расшитой на кельтский манер рубашке?

— И как тебя угораздило? — вопрошал Лешка, всеми правдами и неправдами вытаскивая беспокойную возлюбленную из кутузки, в которую тогда гребли всех "неблагонадежных", а новоявленная хиппушка-лапушка относилась именно к таковым.

— Леш, но ведь так неправильно. Нужно что-то менять в этом прогнившем мире.

— Тебе больше всех надо?

— Если не я, то кто?

И снова все по кругу. Очередная акция протеста, очередной арест. Очередное смешливое ворчание Лешки. Его все это забавляло. Он даже не ругался всерьез, вытаскивая ее из очередной прокуренной насквозь "травкой" квартиры. Все же она была ребенком и не могла не поддаться этим новым, ярким, таким невероятным краскам жизни. Она не понимала, что это её бич, её крест на всю жизнь — влюбляться не в людей, в таланты. Лишь так уметь передавать то, что в ней самой храниться, раздаривать по крупицам свою страшную силу, разделять бремя творца на всех. Не тем она родилась человеком, чтобы остаться в стороне. Лешка понимал. Мастер помогал ему понимать, объясняя, что "эту песню не задушишь, не убьешь, но нас с тобой она сведет в могилу, так что крепись, эта сожжет все на своем пути, если ее огонь не перенаправить в созидание". Он не знал, а может, знал, но не предполагал, что осталось совсем немного времени, и начинающий творец пойдет своей дорогой разрушения, ровняя с землей все, что ему было дорого. Но пока северный город принимал в свои объятья беспокойную девочку, которая "если не я, то кто?". Колыбель революций всегда благоволила таким горячим и неосторожным. Гори, пока живешь, и — сердце с перцем, чтобы горело ярче.

Как плохо быть взрослой и одновременно несовершеннолетней, Яринка прочувствовала позже, когда вопрос о прописке завис в воздухе. В принципе, проблемы не было как таковой, Фаина без лишних экивоков предложила прописать у себя, а это все же ближе к Питеру, чем союзная республика Украина. Проблема заключалась в том, что нужно съездить выписаться, а это не такой простой вопрос для несовершеннолетних. Потрясая пенсионной и инвалидной книжками, подкрепив их медалью "Героя труда", Фаина выбила разрешение прописать у себя девочку и обеспечила Яринку надлежащей бумагой, без которой ее не выписали бы из дома родителей. Это была простая часть. Оставалось еще столкнуться с матерью и получить разрешение от нее. Вот здесь предвиделись значительные сложности, учитывая отношения дочери и Марии. И все же девочка набралась храбрости и поехала, поскольку дальше тянуть было нельзя, можно нарваться на неприятности с властями.

Малая родина встретила плевком в лицо. Видать, Марии очень уж хотелось отрезать дочери все пути к отступлению. В перевранном искаженном виде о том, что случилось с Яринкой, знал весь городок. Косые взгляды, шепотки за спиной, достаточно громкие, чтобы девочка слышала, как ее презирают, каким ничтожеством считают. Невиданное дело, сбежала из дому в пятнадцать лет, спит с девицей, вовсе потеряла стыд. Ей хотелось стать посреди центральной площади и кричать, что она не убегала, что ее выгнали, что все совсем не так, но… что кому докажешь, когда ты просто никому не нужный здесь ребенок, войну которому объявила собственная мать. Яринка еще не умела противостоять, еще не научилась скалить клыки и защищаться, поэтому молча терпела, пытаясь уговорить Марию дать разрешение на выписку и переезд. Та упиралась и злорадствовала.