Роман Лерони - Багряный лес

Она беззвучно заплакала, стала клониться и как бы сжиматься, на глазах превращаясь в какой-то жалкий и беззащитный комочек, который и человеком было трудно назвать.

Снова вспыхнула в глазах черная молния боли, но уже от ярости. Александр не верил. Разве можно было так жестоко обманывать, растаптывать такой чудовищной шуткой его чувства? Он не мог верить им. Он засмеялся. Громко и со слезами на глазах. Но тут опять ударило огнем в глаза, но уже от пощечины.

— Приди в себя, солдат! — тряс его за плечи Игорь Борисович. — Прекрати истерику! Так нельзя! Нельзя — понимаешь?

— Я-то в своем уме, папаша, — бросил ему в лицо Александр. — Я в себе! Я цел головой и не сошел с ума! Это ты должен меня понять, нет?

— Понимаю, только успокойся.

— Если же понимаешь, черт тебя побери, тогда объясни, что здесь происходит!

Его стало трясти как в лихорадке.

— Объясни, пока я не разорвал тебя!

— Соберись и веди себя достойно, — потребовал Ерошенко.

— Ты объясни мне, что это за комедия? По какому случаю представление? Что, в конце концов, здесь происходит? Вика не хочет меня видеть из-за той глупости с чашкой кофе? Да? Нет? Что же тогда?..

— Убили Вику. Четыре дня назад. Подозревают, что случайно — просто так, какое-то хулиганье. В метро. Ножом в сердце. Возможно, пьяные или одурманенные…

— Какой нож?! Какое метро?.. Да вы просто сумасшедшие!

Галина Алексеевна зарыдала в голос, потом завыла протяжно и страшно, и, опираясь о стенку, на негнущихся ногах пошла в комнаты. Он смотрел ей вслед, видел, как она мотает головой, как заходится неудержимым плачем, но по-прежнему не верил.

— Вы все сошли здесь с ума! — выкрикнул ей вдогонку Александр. — Все!

— Хорошо, — с тяжелым вздохом произнес Игорь Борисович. — Едем на кладбище. Сейчас же. Может там поймешь, что все это правда.

— Едем, — согласился Александр, надеясь, что на этом все закончится и ему, в конце концов, объяснят смысл всего этого ужасного действа. У него не было причин верить этим людям. Поверить им — означало отказаться от того, что он видел собственными глазами.

Но, вопреки его надеждам, они, примерно, минут через сорок подъехали к кладбищу. Свет автомобильных фар выхватывал из темноты аккуратную беленую арку, кованые ворота, запертые на замок, и, примыкающую к арке, такую же белую сторожку, в которой едким желтым светом горело окно.

Сторож не хотел пускать. Седой старик, одетый в синий, заляпанный известью и красной краской халат, стоял у ворот, сжимая в сухоньких руках лопату — свое единственное оружие.

— Чего лазить тут в темноте? — возмущался он в ответ на просьбы и держался на расстоянии от неожиданных гостей, бросая в их сторону колючие и недоверчивые взгляды. — Смотри, что удумали-то ночью: "Могилку посмотреть!" А день на что? Я… я вот милицию вызову! В самый раз на смотрины попадете — к врачу, ребра клеить!

— Уважаемый, мы только на одну минуту, — увещевал его Игорь Борисович. — Только офицеру могилку покажу… Вчера здесь мою дочь похоронили.

— Знаю, знаю, человек хороший, — голос старика как будто стал утрачивать прежнюю суровость. — Но не пущу! Не могу. Завтра.

— Нельзя завтра, дед. Ее жених со мной. С войны парень вернулся. С ума сходит — не верит. Пусти, отец, а?..

Дед указал на его изорванную рубашку.

— Это он, что ль, тебя так?

— Он.

— Ты извини его, сынок, — уже совсем спокойно, с печалью в голосе, попросил сторож. — Это он горе к себе пустить не может. Молодой, еще неразумный…

— Так, что, отец, позволишь?

Дед отставил лопату и загремел отпираемым замком.

— Я, что ль, не человек? — с тихой обидой спросил он. — Не понимаю? Во-он, за свою жизнь скольких хороших людей перехоронил… Что-то заело. Смазать бы не мешало. Зарыл в землю стольких, что жутко об этом даже вспоминать. А сам живу. Ну, идите…

Он толкнул ворота, и они бесшумно распахнулись в смоляную темень кладбища.

— Погодь! — окликнул он их. — Я сейчас фонарик дам. Там на завтра ям нарыли, так как бы вы в них не легли вне очереди.

Старик трусцой вбежал в сторожку и вернулся с керосиновым фонарем.

— Конечно, не американский или там японский, но надежный… Повыше подними — дальше видно будет! — И, оставшись один, забормотал: — Вот как, значит: горе оно, пакость, всех без ума оставляет. — Он смазывал и налаживал замок на воротах. — Я когда свою первую жену схоронил, после похорон на дуб полез. Зачем — не знаю. Рехнулся, наверное. Потом снимали. Зима! Замерз бы в смерть. Еле отодрали от ветки. Сняли, а я опять туда. Так это… Мужики меня быстро вылечили — кулаком в лоб, значит. Ну, я и это, того — отключился. А на другой день так напоили, что чуть не помер. Вот же, мать…, лечить умели! Ага. А любил я свою жену. Крепко любил. Да, только пять лет прожили. Хорошо жили. Бедно, но счастливо. Потом, вот, с другими, как-то не так все выходило. Не получалось. Не любил, наверное. Только ее. Такая вот она жизнь — курва, сто колен ей под зад…

Свежий холмик. На нем еще земля не успела просохнуть. Только цветы повяли, обняли могилку своими стеблями, прильнули к ней. Много венков с траурными лентами. Запах водки, горелых свечей, и аромат духов — ночь тихая, безветренная, и он, словно вился из-под земли, тонкий, горько-сладкий аромат. Табличка:

Ряд ИГ

Место 337

Ерошенко Виктория Игоревна

(г.р. — г.с.: 1999–2020)

Обыкновенная дощечка, прибитая к вогнанному в песчаный грунт колышку, неаккуратно и в спешке подписанная растекшейся красной краской. И эта торопливость была символом разочарования и горя: быстро, почти мгновенно, сгорела целая жизнь, которая могла, может быть, стать целым народом, эпохой, а, возможно, и просто счастьем для других и для себя — кто знает?

— Вот, — сдавленно и часто сглатывая, произнес Игорь Борисович. — Вот наша Вика. Ее похоронили в том самом белом платье — ты должен его помнить. Положили с ней и твои письма.

Его голос мучительно и протяжно заскрипел, словно трогая ненастроенные струны горя, натянутые где-то в душе.

— Саша, Саша… Это страшно!

Все это время Александр молчал. Разум его зашатался между двумя верами, и что-то там, в мировоззрении, мироощущении, миропонятии дало трещину и стало выпирать вековыми корнями, но на страже, непреклонным и пока верным рыцарем стояла могучая воля, храня от безумия.

— Но это просто невозможно! — воскликнул он. — Это безумие! Я видел ее вчера…

Игорь Борисович развернулся, скользнул светом фонаря по покрытому лихорадочной испариной лицу Александра, протянул руку и сочувственно пожал дрожащее плечо своего спутника.