Джеймс Риз - Книга колдовства

Мы шли от порта по городским улочкам, поднимаясь все выше. Мы боялись преследования, а улицы были забиты солдатами. Я не могла понять, английская или испанская на них форма, но, когда отважилась приблизиться, не услыхала ни слова — ни по-английски, ни по-испански: они шли молча. Лица солдат были смуглые, и я все-таки предположила, что они испанцы. Если так, почему мне показалось, что на них английское обмундирование? На одних были широкие парусиновые брюки, синие мундиры и соломенные шляпы с вышитыми на лентах именами кораблей, где эти солдаты, видимо, служили. Другие изнемогали от жары в теплых полосатых форменных одеяниях из индийской льняной ткани, известной как «сиасака». Обшлага у них были из ткани разных цветов — очевидно, чтобы различать звания и чины. Офицеры, решила я. Но к чему этот военный парад на улицах города? Я спросила Каликсто, но он лишь пожал плечами в ответ. Без сомнения, солдат отпустили на какую-то церемонию или публичную казнь; вскоре мне довелось узнать, что такие зрелища часто устраиваются на Кубе и все кубинцы — будь то креолы, уроженцы острова, или «пенинсуларес», то есть прибывшие на жительство испанцы, — выходили на площади Гаваны в надежде увидеть, как кому-то выдавливают глаза, или казнят посредством гарроты,[30] или предают смерти каким-то другим образом.

После шагающих солдат мы увидели солдат толпящихся. Мы свернули с широкого бульвара на узкую боковую улочку, где рассчитывали спрятаться, и там остановились. Мы боялись, что нас могут найти. Но возник новый вопрос: раз мы уже укрылись от посторонних глаз, куда мы так спешили? Куда же мы направлялись?

Тут мне пришло в голову, что если Кэл выспится, это поможет и ему, и мне самой. Наверное, он хотел разыскать кого-то из родственников, хотя и отказался, когда я спросила его об этом. Наверное, он быстро забудет о моих тайнах, вернувшись в родной город, думала я. Но Каликсто не забыл. Всякий раз, когда мы останавливались или просто замедляли шаг, бродя по улицам Гаваны, он забегал вперед, заглядывал мне в глаза и терпеливо ждал. Enfin, он отказался уходить. Раз так, мне ничего не оставалось, как разработать план для нас двоих. По правде сказать, я не хотела, просто не могла расстаться с ним. После стольких лет одиночества мне не хотелось потерять его: я успела привыкнуть, что он всегда рядом. А кроме того — не знаю уж, к лучшему или к худшему, — мы были связаны одной цепью. Ну, как соучастники… или сообщники.

Итак, план. Да, нам требовался план — настоящий, на бумаге. Точнее, карта Гаваны. В противном случае мы напрасно блуждали бы по городу, став игрушками судьбы, рискуя в любой момент пасть жертвой случая. Вдруг мы окажемся вблизи места, где слышны голоса мертвых? Например, около кладбища, где еще слышится — только мне одной, bien ŝur,[31] — стон какого-нибудь недавно умершего бедняги? Мне следует избегать мест, где обитают неупокоенные души, чтобы Каликсто не узнал, какое действие они иногда на меня производят — в равной степени мощное и непредсказуемое. А если я встречу здесь разом множество мертвецов и они, как это случалось в прошлом, нарушат мое чувственное восприятие мира? Если мои ощущения обострятся до крайности — я имею в виду пять обычных чувств и шестое, присущее ведьмам, — что я тогда буду делать? Не запутают ли они меня, не собьют ли с толку, не помрачат ли рассудок, подобно тому как у смертных болезнь вызывает горячку и бред? Не набросятся ли они на меня, как змеи, не начнут ли засыпать вопросами, жалобами и мольбами? Увы, таков удел ведьмы, обрученной со смертью. И как я объясню это моему спутнику? Все ли должна я ему открыть? Лучше не тревожить здешних покойников.

Помнится, это случилось неподалеку от Калье-Обиспо, Епископской улицы. Я зашла в какую-то лавку, желая поскорее найти вышеупомянутый план города. Там, у холодного металлического прилавка, на котором мои влажные пальцы оставляли следы, поскольку день, хотя и весенний, выдался жарким и душным, я стала лопотать нечто бессвязное — так я говорила по-испански. Ах, какое удивление я испытала, когда из-за моей спины раздался голос, повторивший мою просьбу, но в куда более изящном и лаконичном варианте: мне на помощь пришел Каликсто. Во время бегства с «Афея» и в толчее улиц Гаваны я как-то забыла, что он говорит по-испански, ибо на корабле я слышала лишь его неловкий английский, да и то не очень часто. Теперь же он стоял у прилавка и пререкался с лавочником по поводу цены за карту Гаваны. Вот именно, торговался. Здесь, как и везде в Гаване, цены не были определены точно, и местные покупатели, заходя в лавки, напрягали голос еще больше, чем кошелек. Признаюсь, мне даже взгрустнулось при воспоминании об американских базарах, где можно делать покупки молча. Да, всегда и везде при встрече с незнакомыми людьми, а в особенности с чужестранцами, я неизменно предпочитала молчание и уединение.

Выйдя из лавки на Калье-Обиспо — улочка была такой узкой, что я могла бы подмести ее во всю ширину подолом одного из моих нью-йоркских платьев, — я развернула план города и принялась крутить его так и эдак, однако найти север, увы, мне так и не удалось. Каликсто улыбался — как все моряки, он легко определял стороны света. Но мне показалось, что его улыбка вызвана чем-то еще. Когда я передала ему карту, он пристально поглядел на меня, по-прежнему улыбаясь, сложил ее и сунул в карман брюк.

— Скажи мне, — заговорил он, и я покраснела, решив, что он приступил к расспросам о событиях минувшей ночи, — скажи, куда ты хочешь идти? Я отведу тебя.

Что мне оставалось, как не пожать плечами и согласиться следовать за ним? Что еще я могла ему сказать? «Извини, но я разыскиваю некоего безымянного монаха, а также французскую ведьму, которая, впрочем, с равной долей вероятности может оказаться за тысячи миль отсюда». Нет, так нельзя. Мне казалось, Каликсто знает, что мне совсем некуда податься. А потому мы еще немного побродили по городу, пока я не решила обзавестись планом иного сорта.

Некогда я испытала на себе, что чувствует человек, которого преследуют, и теперь точно знала, что за нами никто не гонится. По крайней мере, никто из людей. Разве что какая-нибудь дворняжка, принюхиваясь, шла по следу: с тех пор как я связалась с мертвецами, мой запах привлекал собак. Знала я и о том, что капитан «Афея» не сообщил властям о смерти Диблиса. Имя кока просто вычеркнули из судовых документов. Я видела все отчетливо, как в вещем сне. Мне это просто стало известно — и все. Наверное, действовало то самое шестое чувство, коим наделены мы, сестры. Именно так я понимала или знала и другие вещи, прежде неведомые: я ощущала их. После тех самых… в общем, после тех событий, принесших мне столько страданий, я обрела новую силу. Поверьте, мои возможности многократно превосходили обычные способности сестер. Они неизмеримо возросли после того, как я почти умерла, оказавшись на волосок от смерти, а затем возвратилась к жизни, но уже с l'oeil de crapaud, меткою ведьмы, навеки впечатанной в мои зрачки. Однако после возвращения в Сент-Огастин в моем доме на улице Сент-Джордж все оставалось неизменным, все было хорошо известно по прежней жизни, и узнавать еще больше не было смысла. Я забыла о Ремесле в годину горя и нужды. Как и саму жизнь. Но в Гаване я почувствовала в себе силу: шагая по улицам, я отпустила свои чувства на волю и впитывала в себя этот город.