Андрей Дашков - Дракон

Этот свет пронизывал все уровни реальности, и Кен вдруг «увидел» лабиринт своей жизни с нестерпимой, беспощадной ясностью – словно прежде его раздробленная личность двигалась к неведомой цели несколькими путями одновременно, и многие Тени безнадежно заблудились, застряли в тупиках или удалялись от того почти недостижимого центра, где они могли бы слиться воедино и обрести истинную цельность, а также власть над собственным бытием. Сердце лабиринта одновременно было сердцем бога, в которого превращался каждый, познавший свою природу до конца.

Но у последней двери ждал привратник. Уже не святой. Некто без облика и без имени. Тот, кто мог быть кем угодно. Тот, кто излучал свет, но сам оставался темным, как поверхность солнца. Наверное, тот, одно из имен которого было – Светоносный.

…Они разговаривали в странном месте – внутри какого-то громадного и сумрачного (укрытия? пещеры?) здания. Кен не видел признаков разрушения. И конечно же, это было не восстановленное убежище. Купол выглядел слишком непрочным и легким, воплощая в себе уязвимость красоты. Казалось, он не опирался на стены, а парил в воздухе. И что могло быть более хрупким, чем стекло? Стекло – но не осколки былого великолепия. В стрельчатых окнах были огромные картины из цветного стекла (витражи – прошептала память), а за ними, по другую сторону полупрозрачного вещества, – что-то огромное, сияющее, посылающее мощные потоки тепла, которое Кен ощутил на своем лице, когда его коснулся зеленоватый луч. Этот луч прошел сквозь фрагмент витража в форме листа, и Кена вдруг обожгло воспоминание детства – цветок, хранившийся в старой книге, стебель и лепестки которого рассыпались в пыль от прикосновения неловких пальцев…

Где-то звучала музыка – далекая, непостижимая, пребывающая вне внемени. Кен был одет в черное (одежда священника-суггестора, символизирующая смирение и трагизм существования), а Безликий – в красное. На голове старика мерцала совершенным бриллиантовым блеском корона. Ее зубцы были чем-то похожи на шипы. Но Кен смотрел на пурпурную мантию – застывший поток крови…

Разговор был вполне непринужденным – так беседуют люди, находящиеся в полной безопасности, обсуждая самые обыденные вещи, – и, может быть, потому казался Кену зловещим, как последняя встреча с ангелом смерти. Почти невыносимая банальность тона и слов перерастала в нечто большее – в отрицание самой возможности человеческого взаимопонимания.

Немым свидетелем был еще один, распятый человек. Его окутывала вуаль сверхъестественного сияния, но не скрывала непристойной наготы. Дело в том, что безволосое (!) тело блестело, будто полированное дерево. Он выглядел как мит, принесенный в жертву, и это было странно: супраменталы давно поклонялись не слабости, а силе…

Безликий говорил мягко и равнодушно:

– На всех стадиях эволюции существа дорого платили за привилегию продолжить свой род. Низшие даже умирали ради этого. Но чем выше развитие, тем меньше потребность в воспроизведении. Постепенно это становится осознанным законом и неизбежно приводит к выводу, что совершенный может быть только один. Материя должна перейти в качественно иное состояние. То, что в древности называли духовной субстанцией. Особый вид энергии, объединяющий все существующее…

– К чему ты клонишь? – Кен не узнал собственного голоса. Он испытывал абсолютно иррациональное чувство, будто превратился в деревянный ящик, внутри которого разговаривал незнакомый человек.

– Единство действительно означает единственность.

– Кажется, я знаю начало и конец этой сказки. Кое-кто и раньше слишком много болтал о Боге…

– Меня никогда не интересовали мифы, тем более мифы о том, кто погубил собственное творение. Я говорю о конечном продукте Программы. Уже теперь ясно, что это будет единственный обитатель планеты, хотя он вряд ли ограничится планетой. И к тому же бессмертный – поэтому отпадет необходимость в воспроизведении.

– Звучит неплохо, правда? – мрачно пошутил Кен.

– Это меня отчасти успокаивает.

– Что именно?

– Твоя ирония. Но может быть, это всего лишь еще один способ ввести в заблуждение.

– Есть более простые способы.

– Ты же сам понимаешь, что в отношении меня они бесполезны.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты понял, с кем тебе придется иметь дело. Дракон гораздо ближе к очередному Узлу Программы, чем остальные.

Кен смотрел на темное пятно под короной, словно ожидал, что сквозь маску хотя бы на мгновение проступит лицо. Ему либо сделали подарок, либо бросили отравленное мясо. Во всяком случае, имя прознесено…

Он был осторожен:

– Это всего лишь новый миф. Я не хочу повторять чужие ошибки.

– Тогда я объясню подробнее. Реализация Программы переворачивает историю. Теперь мы имеем не грехопадение, не закономерный итог движения от Золотого века к Железному, а восхождение к единому существу, которое вберет в себя все свойства совершенства. Но закрадывается маленькое сомнение: что это – может быть, новая шутка дьявола? Новая ловушка? Губительное искушение? Или наоборот: единственный выход, последняя дверь, которая пока остается открытой? Но не для всех – вот что настораживает.

– Ни одна дверь никогда не была открыта для всех, – заметил Кен.

– Верно. Но даже избранные были людьми.

– Суперанималы – тоже люди.

– Нет. И Дракон – лучшее подтверждение этому. Ты поймешь сам, когда найдешь его. Вернее, когда он позволит себя найти. Он ждет тебя. Отнеси ему СВЕТ.

23. Полигон

Щенки голодали уже третий день, но не притрагивались к человеческому мясу. Накса пошла на довольно примитивную хитрость и нарезала мясо маленькими кусками, смешав его с медвежьим. В поджаренном виде блюдо испускало умопомрачительный аромат. У нее самой потекли слюнки – но детеныши проявляли твердость, которой могли бы позавидовать многие взрослые.

Наксу начинало бесить их упорство. Они не жаловались, не плакали и не играли – по крайней мере в ее присутствии, а она была рядом почти всегда, отлучаясь ненадолго и оставляя их под охраной Лося. Тот был чрезвычайно бдителен, потому что знал, чем грозила ему малейшая оплошность.

Большую часть времени детеныши просто сидели, замерев в неподвижности, как истуканы, уставившись в огонь или в стену, на которой не было ровным счетом ничего, а их глаза напоминали до блеска отполированные головки пуль.

Вскоре Накса поняла, что они уже умеют подавлять чувство голода и, самое главное, страх. В них была суровая мрачная непоколебимость, казавшаяся противоестественной в столь раннем возрасте. И лица, лица – будто маски, вырезанные из кости…