Игорь Николаев - Дети Гамельна

— Каким дитем? — не понял Ульрих, отложив ложку. Что ужин откладывается, он уже понял.

— Так их у тебя много?! — Марта начала наливаться дурной кровью. — Правда, значит, что мельничиха от тебя нагуляла? Кобель драный!

— Хорош орать! — тут уже муж не выдержал и треснул кулаком по столу. Тарелка подпрыгнула и перевернулась, вывалив на стол остатки многострадальной каши. — Не на рынке, в самом деле. Что случилось-то хоть?!

— Гансик пропал, младшенький… — шмыгнула носом вмиг успокоившаяся Марта. — Рядом был, под ногами путался, а потом раз, и все. И звала, и кричала…

— Доннерветтер! — ругнулся в сердцах Ульрих. — Дура ты, вот что скажу! Нельзя сразу было? Без крику лишнего?

Жена только развела руками. Порода бабья, что тут и говорить…

— Давно пропал? — понятно было, что никак не получится завалиться поспать после работы, а придется бродить по лесу в поисках непоседливого сорванца. Ох, и получит же неслух по заднице, когда найдется…

— Да с полудня почти.

— Дура, — только и сказал Ульрих, хмуря брови. На дворе уже темнеет, а она про полдень толкует.

— По хозяйству забегалась. То куры, то коровка, то еще что…

Ульрих только скривился. Бабы дуры не потому что дуры, а потому что бабы, верно мужицкая молва толкует. Но дело и в самом деле принимало нехороший оборот. Ганс хоть и неслух, но мальчишка умный и почти что взрослый, просто так надолго затеряться не мог, да и отцовской тяжелой руки убоялся бы. Значит, что-то случилось. Может, ногу подвернул. А может, за бабочкой или иной живностью погнался да заблудился. Малому много не надо.

Кусок хлеба за пазуху да луковицу, на пояс — веревку, что в пару десятков локтей вьется, в руку — топор на длинном топорище. А нож в сапоге и так лежит. Теперь к соседям стукнуть, созывая на помощь. В деревне все друг друга знают и друг дружку держатся, иначе пропадешь. Сегодня ты ноги сбил и лег за полночь, помогая, зато завтра и тебе помогут без лишней болтовни и отказа.

За мужчиной хлопнула дверь. Рука женщины медленно перекрестила его в спину. И безвольно опустилась…

На ближайшей к деревне опушке, где всегда росло много земляники, Ганса не оказалось. Не оказалось его и возле маленького прудика, а также во всех прочих местах, где деревенские мальчишки имели обыкновение гулять. Подступали сумерки, скоро придется запалить факелы. Справа и слева перекликались деревенские, и в голосах уже начинала звучать неподдельная тревога…

Ульрих уже глотку сорвал, время от времени выкрикивая имя пропажи бестолковой. От деревни он уже отошел как бы не на лигу с большим.

— А вот и не найдешь! — вдруг захихикал кто-то за спиной. Рядом совсем. Ульрих развернулся, вздернув топор к плечу.

— Не найдешь, не найдешь! — издевательски проскрипели на этот раз справа.

— Pater noster, qui es in caelis! — прошептал испуганный мужчина, сжимая топорище.

— Патир ностир, Вельзевул! — передразнили его с третьей стороны.

Ульрих трусом себя не считал. Как-никак, два года маршировал под знаменами епископа Кристиана. И при Хёхсте не побежал, а дошел до самого конца. Что такое страх и как его давить — было ведомо. Но сейчас, в темном лесу, среди ветвей, похожих на длинные крючковатые пальцы нечисти, Ульриху стало… нет, не страшно. Жутко, замогильно жутко.

Гортанные голоса с писклявыми и скрежещущими нотками доносились примерно с высоты его пояса, то есть взрослому человеку принадлежать никак не могли. Но и детского в них было немного.

Человеческого — тоже.

— Не подходи, аршлох гребаный! Топором перекрещу! — рявкнул мужчина, поворачиваясь из стороны в сторону с топором наготове. Он хотел напугать, отвадить, но голос сорвался на жалобный хрип.

— Да хоть хреном своим! — засмеялись невидимки. — И водой побрызгай!

В плечо ударил камень, маленький, но брошенный сильной и меткой рукой. Потом второй, чуть не выбив топорище из рук. А потом еще один и еще. Ульрих крутился как волчок, но броски следовали один за другим, каждый раз с другой стороны и в спину. И все попадали в цель, резко и больно.

Мужчина побежал, не разбирая дороги, ведомый страхом, но не рассудком. Стыд глодал ему душу — как ой же он теперь отец после такого? Но древний ужас пред неведомым оказался сильнее. Корни цеплялись за ноги, словно щупальца морского зверя спрута, о котором рассказывали проезжие купцы. Ветки хлестали по лицу. Одна чуть к чертям глаз не вышибла….

Остановился, переводя дух, прислушался. Оторвался вроде бы.

Ульрих огляделся по сторонам выпученными глазами. Никого. Нужно к людям идти. Кто бы ни пугал его, именно они украли малыша, и последнему придурку должно быть понятно. А кто именно, так священник в деревне есть, вот он пусть и разбирается. Этому сословию самим Богом завещано против порождений Нечистого вставать заслоном…

— А мы уже тут! — радостно сообщили из темноты. И тут же живот пронзила острая боль. Ульрих недоуменно опустил глаза. Прямо над кованой пряжкой пояса торчала стрела, короткая, словно сделанная для детских рук. Ульрих смахнул ее, как слепня, но сразу три или четыре новых ударили с разных сторон, впиваясь в тело. Стрелы были маленькими и кололи неглубоко, но колючий озноб сразу же растекся по телу, отнимая силы. Не в силах произнести ни слова, Ульрих с утробным сипением сделал пару неверных шагов и упал на колени. Попытался подняться, но окончательно потерял равновесие и упал в густую траву. Рубашка быстро пропитывалась горячей кровью.

Со всех сторон доносился шорох — его окружали, насмешливо перекликиваясь, без лишней спешки, с уверенностью опытных хищников. Мужчина попытался, было, ползти, подвывая от ужаса, но лишь взрыл скрюченными пальцами черную землю. Затуманенным взором Ульрих увидел, как что-то приземистое, коротконогое, облаченное в разноцветные одежки, остановилось прямо перед ним. Высоко в небе зажглась звезда и метнула сквозь листву первый лучик, отразившийся холодным светом от старого разделочного ножа, сточенного почти до стилета…

— Уже третий ребенок пропал за седмицу, герр капитан. — Староста нервно мял потрепанную шапку. Капитан, не слезая с седла, понимающе хмыкнул. Непонятно было, кого же глава деревеньки боится больше — того, что поселилось в лесу, или странного командира и его не менее странного отряда. Ну, деревенского понять вполне можно. Лесное Зло — таинственное, непонятное, потустороннее. Но и от солдат за долгие годы войны землепашец привык видеть мало хорошего. И отрядец-то, в самом деле, на первый взгляд странноват, да и не на первый — тоже. По мордам — не пойми кто, то ганноверцы, то ли баварцы, и говорят с каким-то акцентом, да и одежа необычная. А самое главное — порядок строжайше блюдут, чего у солдат обычно не встретишь. Ни курицу втихую стащить, ни к девке подкатить. Прямо-таки, не ландскнехты, а гвардионусы королевские, право слово!