Дмитрий Герасимов - Крест в круге
Он стал посещать «Литературные четверги» во Дворце пионеров.
Преподаватель, ведущий эти занятия, хороший приятель Циклопа, развел руками:
– У меня все-таки кружок литературы, а не волшебства. Чего ты добиваешься, Коля?
– Я хочу, – ответил Циклоп, – чтобы мальчик научился различать добро и зло.
– Он все время пишет в тетрадь, – заметил преподаватель. – Ты видел написанное?
– Да, – вздохнул Николай Давыдович. – Надеюсь, со временем он перестанет писать…Но Циклоп ошибся. Через месяц Борис сообщил ему, что опубликовал два своих рассказа в газете «Пионер Ташкента» и в молодежном журнале «Юность Востока».
Учитель к этим событиям отнесся сдержанно. Он должен был гордиться своим любимым учеником, но на самом деле испытывал чувство, не имевшее ничего общего с радостью.
Это был испуг. Странная тревога вползла в сердце Циклопа и угнездилась там, время от времени оживая и шевелясь от новых успехов Бориса.
– Николай Давыдович, – с лица мальчика не сходила озабоченность, – может быть, это неправильно…
– Что именно?
– Понимаете… Я начал новый рассказ. И он – о вас.
– Ну что ж, – вздохнул Циклоп. – Мне очень лестно.
– Я боюсь, – неожиданно признался Борис, – что вы… возненавидите меня, когда узнаете, что я приношу несчастья и беды и делаю людей беспомощными перед опасностью.
«Опять… – подумал Циклоп. – Он боится своих мнимых пророчеств. Боится людей. И боится себя. Он внушил себе, что ему на роду написано быть несчастным, и он как будто опасается заразить этим несчастьем окружающих». А вслух сказал:
– Неправда. Ты любишь людей. А люди всегда это чувствуют. Тебе не о чем тревожиться.Но тревожиться все же было о чем. И Циклоп сам испытал что-то, похожее на холодный озноб, когда в один из дней Борис почему-то вдруг спросил его:
– Николай Давыдович, а дом, в котором вы живете, – деревянный ?
Учитель почувствовал легкую тревогу, но заставил себя усмехнуться:
– Нет, он сделан из кирпича. А… а почему ты спрашиваешь?
Мальчик словно не обратил внимания на этот вопрос, и продолжал с нетерпением:
– А вы часто бываете в деревянных домах?
– Что ты имеешь в виду? В домах, сделанных из досок? Из фанеры?
– Нет. Из таких… квадратных бревен.
– Из бруса?
Циклоп вдруг поймал себя на том, что испуганно перебирает в памяти такие дома.
«Что со мной? – подумал он. – Чего я вдруг так переполошился?»
– Я не бываю в таких домах, Борис, – сказал он как можно спокойнее. – Ну а теперь ответь мне все-таки…
И вдруг Циклоп похолодел: «Бываю! И нередко!»
Вот уже полгода, как он по поручению комитета по культуре при горисполкоме занимается разбором архивов, оставшихся в Ташкенте еще с войны. Старое здание районной библиотеки, приспособленное под хранение этих архивов, действительно, сделано из бруса! Удивительное открытие, на которое он никогда не обращал внимания. Ведь таких домов в городе не так уж и много!
«Да что со мной? Почему это рядовое совпадение так испугало меня?»
Циклоп почувствовал растерянность. А за ней следом тонкой, нервной змейкой вползло раздражение. Он злился на самого себя за то, что не мог дать простого и логичного объяснения своему беспокойству.
«Я начинаю верить в его пророчества!»
Как только эта мысль со всей очевидностью сверкнула в его мозгу, как только он прочел в своей душе это простое признание, отбитое с телеграфной сухостью и лаконичностью, – он понял причину своего страха.
«Николай Давыдович… Я начал новый рассказ… И он – о вас… Я боюсь, что вы возненавидите меня…»
Циклоп ощутил на какую-то секунду, что усомнился в собственной правоте, в своем жизненном опыте, в своей мудрости и житейской искушенности. Он испугался, что фатальные пророчества могут оказаться правдой! Он позволил спросить самого себя: а вдруг … А вдруг мальчику ничего не мерещится? А вдруг он и впрямь способен плеснуть в чужую жизнь бедой, как кислотой из пробирки?
«Я испугался за свою судьбу!» – с горечью сформулировал сам себе Циклоп, и ему стало противно. Он – умный и сильный человек, самостоятельно кроивший свою судьбу, которая все равно не желала гнуться под его волей, человек, прошедший войну, потерявший семью, одним решением зачеркнувший свое яркое и многообещающее прошлое ради трудного, но правильного будущего, – вдруг испугался за эту самую свою судьбу. И из-за чего? Из-за простого, наивного, ничего не значащего вопроса тринадцатилетнего мальчика, которого он любит и который любит его!
«Мне должно быть стыдно за свое малодушие! – убеждал себя Циклоп. – Мне нужно выбросить из головы эти позорные тревожные мысли. Я – взрослый и умный человек…»
Но чем больше Николай Давыдович успокаивал себя такими заклинаниями, похожими на речевку, тем сильнее страдал от гнетущих раздумий и беспокойств. Минула уже неделя с того дня, как он услышал безыскусное: «А дом, в котором вы живете, – деревянный?» И этот простой и вместе с тем странный вопрос ни на минуту не выходил у него из головы.Между тем Борис размышлял – нужно ли рассказать Циклопу про его будущее? Неделю назад он вывел чернильным карандашом в своей заветной тетради:
...«Жизнь отбирает у меня тех, кого я люблю. Она так договорилась со смертью. Заключила с ней свою маленькую сделку. А я – монета в этой сделке. Жизнь дает мне любовь, а смерть отбирает ее у меня. Мне страшно, что так будет всегда. Всегда – это не отрезок, это – круг. Я не успею разорвать его до того, как треснет и рухнет эта проклятая деревянная балка! Я не смогу помочь своему единственному, любимому учителю. Но я хочу спасти его! А будет все – наоборот. Это он спасет юную жизнь. Это он самоотверженно накроет собой маленького мальчика, которого любит. А старому, ветхому дому – все равно. И черной, скользкой балке, оторвавшейся от потолка, – все равно. И смерти – все равно. Они договорились. Они отбирают у меня тех, кого я люблю…»
После долгих колебаний Боря решил ничего не рассказывать Циклопу.
«Николай Давыдович когда-нибудь сам все прочитает в моей тетради, – подумал он с грустью, – и, возможно, изменит свою судьбу…»
Спустя месяц Борис обратился к учителю со странной просьбой:
– Возьмите меня с собой в архив…
– Зачем? – удивился Циклоп. – Что делать мальчику в скучном и пыльном хранилище? Уверяю тебя: нет ничего интересного или даже занятного в сортировке бумаг.
– Но это ведь – московские архивы, – возразил Боря. – А я родился в Москве!
– Не только московские, – пробормотал Циклоп и растерянно кашлянул. – И ленинградские, и смоленские, и брянские… Помнишь, я тебе рассказывал: это – горы всякой всячины, привезенной во время войны в Ташкент. Я перебираю эти горы. Нужное и ценное с точки зрения истории и культуры откладываю в одну сторону, незначительное – в другую.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
